Суперлюкс

«– Что это такое ты принес? – спросил меня Кит.

– Это кепка.

– Дай-ка сюда.

Он взял в руки и с удивлением стал рассматривать мою новую кожаную кепку. Через секунду любопытство его достигло такой силы, что он задрожал…»

В романе Василия Аксенова «Кесарево свечение» действие – то вполне реалистическое, то донельзя фантастическое – стремительно переносится из нынешней России в Америку, на вымышленные автором Кукушкины острова, в Европу, снова в Россию и Америку. Главные герои – «новый русский» Слава Горелик, его возлюбленная Наташа и пожилой писатель Стас Ваксино, в котором легко угадывается автор.

«Всякий раз, подъезжая к Помпее, вы думаете: вот райский уголок! От этой банальности не убежать. С верхней точки дороги, перед тем как нырнуть в собственно помпейские пределы, вы озираете чудесно вырезанную линию берега, белые дома, поднимающиеся от бухты уступами среди вечнозеленой флоры, саму эту флору, в буйстве клубящуюся над городом и подступающую к отвесной ярко-серой стене горного хребта, защищающего город и берег от северных ветров, и всякий раз, когда „все эти дела“ (по современному выражению) появляются перед вами, вы ощущаете мощный подъем духа, некий полузабытый восторг, целесообразность вашего здесь присутствия, и в машине между ветровым стеклом и вашим собственным лбом проносится банальная мыслишка – „вот райский уголок!“»

Врач по образованию, «антисоветчик» по духу и самый яркий новатор в русской прозе XX века, Аксенов уже в самом начале своего пути наметил темы и проблемы, которые будут волновать его и в период зрелого творчества.

Первые повести Аксенова положили начало так называемой «молодежной прозе» СССР. Именно тогда впервые появилось выражение «шестидесятники», которое стало обозначением целого поколения и эпохи.

Проблема конформизма и лояльности режиму, готовность ради дружбы поступиться принципами и служебными перспективами – все это будет в прозе Аксенова и годы спустя. Но никто не напишет обо всем этом лучше, чем тот, кто столкнулся с этим впервые, был молод и отчаянно верил в справедливость.

Василий Аксенов, всемирно известный романист и культуртрегер, незаслуженно обойден вниманием как драматург и деятель театральной сцены.

В этой книге читатель впервые под одной обложкой найдет наиболее полное собрание пьес Аксенова.

Пьесы не похожи друг на друга: «Всегда в продаже» – притча, которая в свое время определила восхождение театра «Современник». «Четыре темперамента» отразили философские размышления Аксенова о жизни после смерти. А после «Ах, Артур Шопенгауэр» мы вообще увидели Россию частью китайского союза…

Но при всей непохожести друг на друга пьесы Аксенова поют хвалу Женщине как началу всех начал. Вот что говорит об этом сам писатель: «Я вообще-то в большой степени феминист, давно пора, мне кажется, обуздать зарвавшихся мужланов и открыть новый век матриархата наподобие нашего блистательного XVIII».

«Я вспомнил эту дразнилку, когда садился в экспресс. Рязанские мужики телка огурцом режут – вот еще одна дразнилка. Но все-таки мы были не последними: над вятскими и псковскими смеялись больше.

Итак, я вошел в вагон, похожий на самолет своими мягкими авиационными креслами. Я был весь в поту. Это становилось уже неприличным – пот с бровей, лицо мое горело, воротник рубашки намок. Дурацкая моя соломенная шляпа резала лоб, и, видно, все эти причины – пот и боль от дурацкой этой шляпы, и тяжелый чемодан, и рюкзак с подарками – все эти причины погасили волнение, которое, как я предполагал, должно было меня охватить при посадке в рязанский поезд…»

– Не исключена и такая возможность, – улыбаясь, сказал он. – Не исключена возможность, что мы прямые потомки марсиан, – весело закончил он и, оставив дам в смятенном состоянии, взялся за газеты.

У него была толстая пачка газет, много названий. Он просматривал их по очереди и, просмотрев, клал на стол, придавливая локтем.

За окном проносились красные сосны и молодой подлесок, мелькали яркие солнечные поляны. Лес был теплый и спокойный. Я представил себе, как я иду по этому лесу, раздвигая кусты и путаясь в папоротниках, и на лицо мне ложится невидимая лесная паутина, и я выхожу на жаркую поляну, а белки со всех сторон смотрят на меня, внушая добрые скудоумные мысли.

«Ловко или неловко я вошел тогда в ресторан – не знаю. Скорее всего, опять спасовал под взглядами завсегдатаев. Да-да, сейчас я вспоминаю: кажется, было короткое чувство позора. Это был привычный, маленький позор – следствие моей рассеянности. Почти всегда я забываю о правилах игры перед входом в этот ресторан и вхожу всегда не так, как мне подобает туда входить, не то что незаконно, но не в своей роли, и выгляжу нелепо, конечно…»

«– Жить и видеть, – бубнил себе под нос Эдуард Толпечня, шаг за шагом, по-стариковски – руки за спину – поднимаясь в гору горбатой улочкой среди сугробов, стараясь потверже поставить ногу в ботинке, похожем на крепкий, надежный автомобиль…»

«Борис любил аэродромы за их просторность, за крупные здания, за организованность и мощь, за полное, наконец, безразличие к нему, к его фигуре.

Всегда и везде Бориса сопровождали чрезмерное внимание окружающих, всегда он слышал вокруг то изумленный шепот, то лихие задиристые восклицания, веселые и наглые голоса, выражающие поддельный ужас и неподдельное восхищение редким явлением природы, но аэродромная братия привычна ко всему, она не удивится, даже если слон выскочит из самолета…»

«Дядя Митя заправлялся в пельменной и соображал. Без всякого внимания и сосредоточенности он отправлял в рот пельмени, бульон, автоматически перчил, подсаливал, подливал уксусу, а сам в это время чутко следил через стеклянную стенку за стоянкой такси…»

Вот, даже и в таком пустяке, как автомобили, сказывается в Америке конфликт поколений. В прошлых десятилетиях огромный сверхмощный кар-автоматик еще был в Америке символом могущества, процветания, мужского как бы достоинства. Сейчас американские интеллектуалы предпочитают маленькие европейские машины, хотя стоят они отнюдь не дешевле, а дороже, чем привычные гиганты.

Дин загнал свой любимый «порше» в угол гаража, исчез и вскоре приплыл на «корабле пустыни», двести пятьдесят лошадиных сил, автоматическая трансмиссия, эр кондишн. В последней штуке, собственно говоря, и был весь смысл замены – как ехать через пустыню без кондиционера?

Это повесть о молодых коллегах – врачах, ищущих свое место в жизни и находящих его, повесть о молодом поколении, о его мыслях, чувствах, любви. Их трое – три разных человека, три разных характера: резкий, мрачный, иногда напускающий на себя скептицизм Алексей Максимов, весельчак, любимец девушек, гитарист Владислав Карпов и немного смешной, порывистый, вежливый, очень прямой и искренний Александр Зеленин. И вместе с тем в них столько общего, типического: огромная энергия и жизнелюбие, влюбленность в свою профессию, в солнце, спорт.

Это одна из самых известных и светлых книг Аксенова. По образованию врач, он прошел путь своих героев. На романе лежит сильнейший автобиографический отпечаток личности автора – в нем его душа, его судьба…

«За что, не знаю, такого тихого человека, как я, выгонять из дому? Бывало, когда сижу в комнате у калорифера и читаю книги по актерскому мастерству, когда я вот так совершенствуюсь в своей любимой профессии, слышно, как вода из крана капает, как шипит жареная картошка, ни сцен, ни скандалов, никому не мешаю…»

В эту книгу вошел один из самых знаменитых романов Василия Аксенова, впервые увидевший свет в самиздате. Тогда и подумать было нельзя о том, что такая смелая выдумка автора – независимый Крым – практически станет реальностью. В 1981 году роман вышел в Америке, позже печатался в России, но с основательными купюрами и исправлениями.

Роман Василия Аксенова «Ожог», донельзя напряженное действие которого разворачивается в Москве, Ленинграде, Крыму шестидесятых – семидесятых годов и «столице Колымского края» Магадане сороковых – пятидесятых, обжигает мрачной фантасмагорией советских реалий.

Книга выходит в авторской редакции без купюр.

Гений террора, инженер-электрик по образованию, неизменно одетый по последней моде джентльмен Леонид Борисович Красин – фигура легендарная, но забытая. В московских дореволюционных салонах дамы обожали этого денди, будущего члена правительства Ленина.

Красину посвятил свой роман Василий Аксенов. Его герой, человек без тени, большевистский Прометей, грабил банки, кассы, убивал агентов охранки, добывал оружие, изготавливал взрывчатку. Ему – советскому Джеймсу Бонду – Ленин доверил «Боевую техническую группу при ЦК» (боевой отряд РСДРП).

Таких героев сейчас уже не найти. Да и Аксенов в этом романе – совсем не тот Аксенов, которого мы знаем по «Коллегам» и «Звездному билету». Строгий, острый на язык, страшный по силе описания характеров, он создал гимн герою ушедшей эпохи.

– Время-то надо убить, правда? В дороге шахматы – милое дело, – добродушно приговаривал Г.О., расставляя фигуры.

Они быстро разыграли северный гамбит, потом все запуталось. Гроссмейстер внимательно глядел на доску, делая мелкие, незначительные ходы. Несколько раз перед его глазами молниями возникали возможные матовые трассы ферзя, но он гасил эти вспышки, чуть опуская веки и подчиняясь слабо гудящей внутри, занудливой, жалостливой ноте, похожей на жужжание комара.

«Бывают, однако, обстоятельства– чаще всего печальные, когда садишься записать что-то без вымысла, без всяких «сплавов», все как было,ибо метафорическое письмо в таких случаях неуместно.Вот так и сейчас я собираюсь записать все, что помню, об одном июньском дне 1960 года…»

С того седьмого номера «Юности» за 1959 год началась творческая биография Василия Аксенова.

Через несколько дней после выхода «Юности» с его рассказами Аксенов уезжал на военные сборы в Эстонию. Перед отъездом принес в отдел прозы толстую рукопись.

– Почитайте, пожалуйста, а я оттуда позвоню.

Называлась повесть «Рассыпанною цепью». В центре повествования выпускники медицинского института, будущие врачи, начало их самостоятельной работы, когда они после распределения «рассыпались» по стране. Но в трудную минуту жизни они снова вместе, слетаются со всех сторон, помогая тому, кто в этом особенно нуждается. Повесть заинтересовала увлекательным сюжетом, яркими образами героев, красочными деталями. Были у нас, конечно, и замечания, и пожелания. Когда Аксенов позвонил, ему сообщили, что на уровне отдела решение положительное, но, прежде чем показывать руководству, хотелось некоторой авторской доработки. Однотипны, к примеру, Карпов и Мошковский. Да и нужен ли образ Мошковского – он вторичен, иные его поступки и слова дублируют Карпова.

«В наших местах есть довольно большой лес, который зовут Островами. Вот что случилось в нем несколько лет тому назад, на Святках, когда караулил его некто Ермил, малорослый, коротконогий, морщинистый мужичишка…»

Первоначальное название рассказа «Ермил».

«Непроглядная метель, стекла окон залеплены свежим, белым снегом, в доме белый, снежный свет; и все время однообразно шумит за стенами, однообразно, через известные промежутки, скрипит и стонет сук старого дерева в палисаднике, задевающий крышу. Как всегда в метель, с особой отрадой чувствую старину, уют дома…»

«Богатый мужицкий хутор.

Загорелось, когда кончали ужинать, темным и сухим осенним вечером…»

«Устин, отец Парашкин, жил при большой Новосильской дороге.

Место, что он выбрал себе, отойдя от господ, было безлюдное. Ржи морями разливались по волнистым полям вокруг его степного двора. Во ржах за двором стояли два бесприютных дубка, шли неглубокие овраги, густо зараставшие к лету белыми цветами…»

«Эту небольшую историю рассказал мне шорник Сверчок, весь ноябрь работавший вместе с другим шорником, Василием, у помещика Ремера.

Ноябрь стоял темный и грязный, зима все не налаживалась. Ремеру с его молодой женой, недавно поселившимся в дедовской усадьбе, было скучно, и вот они стали ходить по вечерам из своего еще забитого дома, где только внизу, под колоннами, была одна сносная жилая комната, в старый флигель, в упраздненную контору, где зимовала птица и помещались шорники, работник и кухарка…»

«Нет, господин, не всяк бога славит, а бог себя явит. А когда и за что – одному ему известно. Сколько именитых икон и соборов, сколько мощей по нашей местности! А вот было же так: заболела смертной болезнью дочка одного нашего купца, девочка, и, господи, царица небесная, чего только этот купец для своего чада не делал!..»

«Рассказывал и пел этот „Стих о сироте“ молодой лирник Родион, рябой слепец, без поводыря странствовавший куда бог на душу положит: от Гадяча на Сулу, от Лубен на Умань, от Хортицы к гирлам, к лиманам. Сказывал и пел на пароходике „Олег“ в Херсонских плавнях, в низовьях Днепра, в теплый и темный весенний вечер…»

Первоначальное название рассказа «Лирник Родион».

«Двести лет тому назад, в некий зимний день, святитель, имевший пребывание в некоем древнем монастыре, чувствовал себя особенно слабым и умиленным.

Вечером в его покое, перед многочисленными и прекрасными образами, горели лампады, а тепло изразцовой каменки и попоны, покрывавшие пол, давали сладостный уют. И святитель, сидя и греясь на лежанке, тихо позвонил в колокольчик…»

«Все было кончено: свели проданную скотину, увезли проданные экипажи, сбрую, мебель, настежь распахнули ворота варков и сараев, двери амбаров и конюшен: везде было пусто, просторно, на дворе – хоть шаром покати…»

«Свежее майское утро, двор старой уездной церкви.

Уже ревет и гудит вверху, медью верещит в ушах большой колокол.

Сходятся во двор старухи, нищие, длинноволосые, увешанные мешками и жестяными чайниками странники с посошками в руках, на ходу с привычным притворством гнущиеся.

Во дворе еще тень…»