Рассказ об одной пощечине
«Большая светлая луна выглянула из-за черной, растрепанной крыши сарая и сначала как будто осмотрела двор, а потом, убедившись, что ничего страшного нет, стала круглиться, вылезать и села на самой крыше, круглая, желтая, улыбающаяся.
На дворе сразу побелело, и под заборами и сараями легли черные таинственные тени. Стало прохладно, легко и свежо. Наконец кончился жаркий, томительный день, и в первый раз вздохнулось всей грудью…»
Скачать книгу Рассказ об одной пощечине бесплатно в fb2, epub, pdf, txt
Роман «Санин» – главная книга писателя – долгое время носил клеймо «порнографического романа», переполошил читающую Россию и стал известным во всем мире. Тонкая, деликатная сфера интимных чувств нашла в Арцыбашеве своего сильного художника. «У Арцыбашева и талант, и содержание», – писал Л. Н. Толстой.
«Ночь была лунная, светлая. На горе трава казалась белой, а деревья серебряными и курчавыми от росы. За крутым обрывом, далеко внизу, освещенные луною, стояли седые туманы в лугах. В черном небе висели крупные горящие звезды. От невидимой реки тянуло сыростью и болотными травами. Лягушки неумолчно, на тысячу голосов, кричали в болотах, и казалось, что все они там сошли с ума от радости.
Нина подошла к самому краю обрыва и перегнулась над ним, высоко подобрав платье. В лунном свете, окруженная звездным пространством, девушка казалась легкой, как птица перед полетом…»
«За окном расстилались поля. Рыжие, зеленые и черные полосы тянулись одна рядом с другой, уходили вдаль и сливались там в тонкое кружевное марево. Было так много света, воздуха и безбрежной пустоты, что становилось тесно в своем собственном узком, маленьком и тяжелом теле.
Доктор стоял у окна, смотрел на поля и думал: „Ведь вот…“…»
«От скверных крепких папирос в комнате волокнами стоял синий дым, чай все желтел, желтел и наконец обратился в холодную воду, в которой плавали размокшие кусочки лимона, – а Коцуры все не было.
Хозяин квартиры, Сергей Хижняков, крепкий плечистый семиклассник-гимназист, ругался, не стесняясь в выражениях, и приводил в краску шестиклассника Пушкарева, беленького, чистенького, как куколка, мальчика…»
«Кровавая полоса заката охватила черный горизонт. Дул сильный тягучий ветер и гнал на берег нарастающие волны. Они рождались где-то далеко, в необозримых просторах океана, и бесконечными рядами, упорно и грозно шли на землю. Издали они казались сплошной черной грядой, приближаясь к берегу, росли, подымались, мрачно сверкали кровавыми отблесками заката и с грохотом обрушивались, разорванным грязным кружевом пены бессильно всползая на голый песок. Потом тысячами струек, с жалобным ропотом и плеском, торопливо убегали назад.…»
«Здоровенный блузник, в деревянных башмаках, с треуголкой национального гвардейца на круглой голове и с тяжелым ружьем в руках, отворил дверь Жану Лемерсье. Он неуклюже посторонился, пропуская маленького ученого, и сверху посмотрел на его рыжий паричок с таким выражением, как будто недоумевал, почему бы ему просто не треснуть прикладом по черепу этого друга врагов народа.
Подгибающимися ножками в коричневых заштопанных чулках Жан Лемерсье переступил порог и увидел грязные стены, маленькое тусклое окно, забранное решеткой, кучу соломы и два человеческих силуэта, закопошившихся на полу, в полосе света, упавшего из отворенной двери…»
«Приснилось мне, что я присутствую на заседании историческаго общества, в тридцать втором столетии. Один за другим выходят на кафедру докладчики, почему-то все, как один, похожие на каких-то серых, бесконечных ленточных глистов, и говорят о русской эмиграции эпохи великой октябрьской революции…»
«Это было большое, казарменнаго вида, бѣлое и скучное зданіе, плакавшее отекшей отъ сырости штукатуркой, но было построено какъ больница: такіе-же ровные и пустые коридоры, такія же большія, но тусклыя, съ прозрачными нижними стеклами, окна, такія же высокія бѣловатыя двери, съ номерками и надписями, и даже пахло здѣсь такъ же; мытымъ чистымъ бѣльемъ и карболкой. А самое непривѣтливое было то, что все здѣсь было черезчуръ чисто, пусто и аккуратно, какъ будто здѣсь жили не живые люди, а статистическія цифры…»
Произведение дается в дореформенном алфавите.
В «Записках психолога» повествуется о трагических судьбах пациентов психиатрической лечебницы. Драматичные истории из жизни людей, которым суждено было пройти через страшные испытания, впечатляют до глубины души.
Было приказано оставить аборигенов новой планетыстрого в покое. Но жены геодезистов были женщинами,а женщины не подчиняются приказам и не оставляют людей в покое!
Настоящий сборник составили пьесы Владимира Набокова «Человек из СССР», «Событие» и «Изобретение Вальса», создававшиеся в Германии и Франции в 1926-1938 гг. В отличие от ранних стихотворных пьес, они написаны прозой, в которой уже признанный писатель продолжает свои тематические и сюжетные поиски. Таинственные проекты приехавшего из СССР в Берлин Кузнецова, семейная драма художника Трощейкина, безумное кружение изобретателя Вальса между реальностью и фантазией – конфликты и коллизии этих пьес удивительно современны и увлекательны.
Неопубликованная при жизни Набокова драма «Человек из СССР» печатается по архивному тексту. Пьеса «Изобретение Вальса» впервые публикуется в расширенной редакции 1968 года. Издание снабжено комментариями редактора и приложением, включающим новые архивные материалы.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Аркадий Аверченко (1881—1925) – русский писатель и драматург, «король смеха», как называли его современники. Он обладал удивительной способностью воссоздавать абсурдность жизни российского обывателя, с легкостью изобретая остроумные сюжеты и создавая массу смешных положений, диалогов и импровизаций. Юмор Аверченко способен вызвать улыбку на устах даже самого серьезного читателя.
Книга рассказов Александра Ливанова: «У быстро текущей реки» раскрывает метафорическую тему скоротечности жизни человека, проходящего сквозь многие испытания Судьбы, в которых сплетаются в общее русло времени жизни очень разных людей советского периода истории России.
Этот сборник рассказов воссоздает во многом уже забытую стилистику и особенности той жизни советского общества, раскрывая житейские истории и сюжеты жизней простых людей. Поэтому эта книга интересна самому широкому кругу читателей, как захватывающие, а порой и поучительные житейские истории людей, одновременно – это эхо ушедшей жизни со своими нравственными и моральными устоями, а главное – это объективное и реалистическое свидетельство времени, потому что эта книга была написана в 80-х годах ХХ века.
Судьба редко бывает легкой. Для детей-сирот эта ноша, несомненно, тяжелее, а порой и в разы труднее. История мальчика Ёси из глубинки казахстанской степи – яркое тому подтверждение. Он остался один, но не просто выжил, а научился встречать каждый день с первыми лучами зари. Подобно жаворонку, он обрел умение воспевать жизнь и пробуждать надежду даже там, где, казалось, больше нечего ждать.
Сиротский удел – не лучшая путевка во взрослую жизнь. Можно ли изменить это незавидное предначертание? Что влияет на становление личности: семья или ее отсутствие, школа или друзья?
Этот роман погружает читателя в суровые реалии детской сиротской доли, но вместе с тем учит силе духа, состраданию и способности найти верный путь даже в самых непростых условиях.
«Гиперболоид инженера Гарина» – научно-фантастический роман, в котором рассказана невероятная история талантливого ученого, мечтающего обрести власть над всем миром при помощи созданного им теплового чудо-луча, оказавшегося в его руках грозным оружием. Роман Алексея Толстого по праву считаются классикой научной фантастики.
«Небесная лисица имеет девять хвостов и золотистую шерсть; она может проникать в тайны мироздания, покоящиеся на чередовании мужского и женского начал».
В «Лисьих чарах» собраны рассказы о призраках, лисах-оборотнях, феях, населяющих мир потустороннего, тесно связанного с реальным миром. Его обитатели взаимодействуют с обычными людьми, меняют их судьбы и участвуют в повседневной жизни.
Знаковый роман, с которого официально отсчитывают само существование жанра «антиутопия». Запрещенный в советский период, теперь он считается одним из классических произведений не только русской, но и мировой литературы ХХ века. Роман об «обществе равных», в котором человеческая личность сведена к «нумеру». В нем унифицировано все – одежда и квартиры, мысли и чувства. Нет ни семьи, ни прочных привязанностей…
Но можно ли вытравить из человека жажду свободы, пока он остается человеком?
Страсть и ревность, непритворное отчаяние и испанская коррида в первом романе Эрнеста Хемингуэя.
Париж 1920-х годов. Джейк Барнс получает на войне ранение и забывается в алкоголе, впрочем, как и все вокруг. Он влюбляется в ветреную Бретт Эшли. Она дважды разведена и бесшабашно прожигает жизнь. Герой может любить свою женщину только платонически, но может ли счастье быть полным без страсти?
«Фиеста действительно началась. Она длилась семь дней, днями и ночами. Продолжались танцы, продолжалась выпивка, не смолкал шум и гам. Творилось все, что могло твориться только во время фиесты. Все в итоге становилось совершенно нереальным, и казалось, что ни делай, не будет никаких последствий».
Манифест «потерянного поколения» в новом современном переводе Дмитрия Шепелева.
Дмитрий Шепелев, переводчик книги:
Творчество Хемингуэя давно и надежно вошло в русскую культуру благодаря прекрасным переводчикам, работавшим с его произведениями. Однако многие из них пришли к читателям в несколько «отретушированном» виде. И дело здесь не только в идеологической цензуре, требовавшей убирать авторскую прямоту в отношении пролетариата (более того, заменять прямоту придыханием) и любые непристойности. Но и в том, что язык Хемингуэя – во всяком случае, в «Фиесте» – весьма своеобразен: мало того что он использует синкопированный ритм, удачно ложащийся на куцые английские слова, но требующий порой виртуозной обработки в русском переводе, он к тому же зациклен на повторах, как бы прошивая стежками тех же самых слов новые предложения, отчего возникает ощущение отчасти библейского слога (эпиграф из Екклесиаста дает себя знать), отчасти заплетающейся речи пьяного. Я видел свою переводческую задачу в том, чтобы дать читателю текст, максимально приближенный к оригиналу – не больше и не меньше – и стилистически, и синтаксически, и просто по духу. Вы наверняка будете смеяться, вздыхать и плакать не меньше, чем те, кто читает «The Sun Also Rises» в оригинале.