Дорогой читатель,
Книга, которую вы держите в руках, – не роман с линейным сюжетом, не философский трактат с последовательной системой доказательств и не сборник благочестивых поучений. Скорее, это дорожный дневник, карта странствий, мозаика, сложенная из осколков разных миров. Это записки вечного скитальца, чей путь пролегает не столько по географическим просторам, сколько по лабиринтам человеческого духа, по дорогам древних учений и тропам личного, порой безжалостного, опыта.
Герой этой книги, чей голос звучит в каждой строке, дал когда-то, в сумерках старого Исфахана, клятву – не отступать от поисков своей Пери, своего недостижимого идеала. И эта клятва стала для него не проклятием, но компасом. Она повела его не к одной-единственной цели, но превратила всю его жизнь в единый всеобъемлющий Поиск. Он ищет отблески своей Пери, своей Истины, повсюду: в глазах персидской танцовщицы и в парадоксах даосских мудрецов, в священном ужасе перед зияющим колодцем детства и в геометрии сознания, начертанной на песке времени.
Эта книга – приглашение в путешествие. Но будьте готовы: маршрут его непредсказуем. Мы начнем путь в тени персидских минаретов, чтобы тут же оказаться за игровой доской, где Шива и Парвати бросают кости наших судеб. Из хрустального дворца царя Сулеймана, где сама реальность оказывается иллюзией, мы перенесемся в сумрачный скрипторий, чтобы вместе с братом Аэцием разгадывать тайну «Драконов Памяти», живущих в глубинах нашего «Я». Мы услышим, как изящное ругательство Меровингена из «Матрицы» оборачивается теологической формулой, а гексаграмма китайской Книги Перемен находит свое эхо в прозрениях немецкого мистика Якоба Бёме.
Автор этих строк, отстраненно препарирующий верования, – не адепт одной-единственной доктрины. Он – собиратель, коллекционер, почти контрабандист, переносящий смыслы через границы культур и эпох. Он с легкостью находит общий язык между каббалистической тайной косточки Луз и научной прозорливостью барона Кювье, между «Лісовою піснею» Леси Украинки и «Песнью свирели» персидского суфия Руми. Для него нет непроходимых границ. Танец Хлои оказывается ритуалом, родственным вакхическим мистериям, а в священном браке вавилонского бога Мардука слышатся отголоски той вселенской драмы, что позже развернется на Голгофе.
Этот метод, если его можно так назвать, – метод тотального синкретизма, поиска рифм и соответствий в самых, казалось бы, несовместимых учениях. Автор не боится смешивать высокое и низкое, сакральное и профанное. Он способен разглядеть алхимическую мистерию в психической атаке из фильма «Чапаев» и обнаружить сложнейшую геометрию духа в наивных рассуждениях Винни-Пуха на заросшем кладбище. Он слышит зов Бесконечности в детском споре о запонке и видит универсальный закон в истории о енисейском кагане, который пытался примирить в своем сердце Тенгри и Яхве под насмешливое кудахтанье собственных кур.
Это чтение требует от читателя не столько эрудиции, сколько открытости. Готовности отказаться от привычных рамок, от разделения на «свое» и «чужое», и последовать за автором в его смелых, порой головокружительных интеллектуальных пируэтах. Ибо цель этого путешествия – не накопить знания, а пережить преображение взгляда, научиться видеть мир как единый, многомерный текст, где каждая деталь, каждый миф, каждая история связаны с остальными тысячами невидимых нитей.
Но что это за странствие? Это не прогулка по цветущему саду мировых религий с целью собрать букет из самых красивых идей. Путь нашего автора – это путь еретика. Но не в обвинительном, инквизиторском смысле слова, а в его изначальном, греческом значении. Αἵρεσις (ересь) – это «выбор». И вся эта книга – об отчаянном, мучительном и опьяняющем праве на выбор. О смелости не принимать на веру готовые ответы, но «парить над бездной», в том изначальном творческом состоянии мерахефет, о котором говорит Книга Бытия, где Дух еще не сотворил, но уже витает над водами Хаоса.
Герой этой книги – вечный «апикойрес», как называла его одесская бабушка. Не безбожник, но тот, кто задает неудобные вопросы, кто ковыряется в носу, читая священный Хумаш, и спрашивает, не делает ли Всевышний то же самое. Это не кощунство, а попытка сбить пафос, найти живого Бога за бронзовыми ризами догматов. Этот путь – череда вхождений и выходов. Он примеряет на себя идолов юности, как доспехи Геракла, и с горечью осознает, что «великий бог Пан умер». Он погружается в христианство, чтобы ощутить его «разбавленным чаем». Он проходит гиюр, становится иудеем, пляшет на Пурим, чтобы почувствовать вкус «крепкой заварки», но и в ней находит границы. Он принимает ислам, произносит Шахаду, чтобы в итоге, стоя перед волоском из бороды Пророка, задаться вопросом, который ставит под сомнение саму природу авраамической жертвы.