Чего он хотел от жизни?
Родившись в маленьком рыбацком захолустье, что в степи на берегу большой реки, он только и думал о том, чтобы вырваться оттуда. Порвать цепь поколений, лежащих теперь на кладбище на берегу большой реки. Еще мальчиком, не вполне осознавая себя, он смотрел на противоположный берег и знал, что «жизнь там» ничем не отличается от «жизни здесь». И, будь он «там», не изменилось бы ничего. Еще мальчиком, глядя на противоположный берег, он не хотел быть похороненным на берегу большой реки.
Это детство, непременно детские мечты и только.
Это юность, непременно юношеские грезы.
Это молодость, непременно «просто молод и ничего не понимает в жизни, только и воображает постоянно».
Это сорок лет, «семью бы уж хоть завел».
Это старик, выживший из ума, который бредит морем.
Это море. И его там нет. И никогда не было.
Каждую ночь он выходил за границу вязкой, надоедливой, бесцельной жизни и видел берег. И все… Никаких границ. Ничего не было на противоположном берегу! Понимаете?! «Того берега» не было!
Он хотел дергать за руку мать и кричать, протягивая пальцы в необозримое «вперед»: «Мама, смотри! Там нет берега! Мама, смотри…»
Но мамы не было рядом. Он всегда стоял один. В этом сне, что сводил его с ума.
Как можно представить море, если никогда его не видел?
– Мама! Мне снилось море!
– Сынок, ты же никогда не видел его. Как оно могло тебе присниться?
– Мама, но я видел! Я видел! Видел!
– Не говори глупостей. Нельзя представить море, если никогда его не видел.
– Но я видел! Старики рассказывали мне: большое, без другого берега и границ, край света… Мама, я видел это!
– Сынок, помоги отцу почистить сети.
Когда море приснилось ему в первый раз, он испугался. Над черной, беспокойной водой висела яркая и большая Луна, что рисовала путь в неведомое «туда», куда звал идти ветер. Сон не менялся, и он вскоре привык к ветру, что тянет тебя в волны, отливающие сталью лунного света. Ветер на море, не просто ветер. Он не холодный… не теплый… он живой. Он говорит с тобой и вечно зовет «туда». И стоит хоть на мгновение остаться на месте, не послушать ветер, как тысячелетняя тоска уже жжет тебя в самое сердце. И ты видишь древние корабли, что шли за красным диском Солнца в поисках неведомой земли. Краснолицых морских людей, что видели настоящую жизнь. Жизнь, после которой они лежали героями в неведомых их предкам землях, увенчанные славой подвигов. Он видел их всех, но не мог сдвинуться с места. И ветер вечно звал «туда»…
Он так и не полюбил никого. Да и не был любим. Потому что настоящих чудаков не любят. Любят тех, про кого можно говорить «мой чудак», «мой мечтатель!» или пошлое «мой лев!» Главное – «мой». Главное, чтобы чудаковатость была для всех, а для одного человека – только «мой». Чтобы дать этому человеку обмануться в своей особенности, избранности. Но это не так. «Одно» только море. А «человека-море» он так и не встретил.
Годы летели, сменялись поколения и морщины разрезали его лицо. Но сон не менялся. Сон не менялся! Он и не знал уже, чего хотел больше всего: забыться, избавиться от моря в своей голове или сотворить его в своей жизни. И со временем грань стерлась. Берега не стало. И он уже не знал, спит или просыпается, слыша зов морского ветра.
Когда он умер, его похоронили на берегу большой реки, поставив у надгробья маленький макет корабля, который он мастерил десятилетиями. Вечно улучшая, добавляя, убирая детали в надежде отправиться в бесконечное плавание под полным парусом. Но его похоронили на берегу большой реки.
И после смерти он решился и сделал шаг в воду. Волны подхватили его… и, мощными руками загребая воду и оставляя единственный берег позади, он отправился навстречу неведомой тоскливой дали. И плыл вечно.