Я бегу. Трава мягкая, чуть липнет к босым ступням, а солнце греет так, будто его специально для меня приглушили – тепло, но не жжёт. И я знаю: это тот сон. Опять.
Впереди – мама. Я не знаю, как она выглядела на самом деле, но здесь она правильная. Волосы пахнут чем-то сладким, как конфеты, которые всю мою жизнь лежат в ее прикроватной тумбочке. Она смеётся и машет мне: «Артёмка, догоняй!» – и я бегу, задыхаясь от смеха, потому что в этом сне я всё ещё маленький, а её руки – это самое безопасное место на свете.
А потом – он. Отец. Стоит в стороне, будто не решается подойти. У него мои брови – это я заметил сразу. Он молчит, но кидает мне мяч, и я ловлю его, чувствуя, как что-то сжимается внутри. Почему ты никогда не звонишь? Почему я даже голос твой не слышу? Но во сне нет этих слов – только тишина, только мяч, летящий между нами, как мост через годы.
Мама обнимает меня сзади, шепчет: «Мы так по тебе скучали». И я верю. На минуту. На секунду. Пока не слышу сквозь сон гул класса, смех одноклассников, голос учительницы: «Артём, ты опять спать вздумал?»
Я просыпаюсь. Щека прилипла к учебнику, а на странице – мокрое пятно. Странно. Я ведь не плачу. Никогда не плачу.
Я осознал, что спал, и во сне я играл с отцом и мамой. Мы смеялись и бегали по зеленому лугу, и мир был ярким и радостным. Но сон был недолгим. Учитель стоял передо мной и говорил:
– Артем, я так скучно рассказываю? Ответь на вопрос! Почему в слове «счастье» пишется «щ», а не «ч», если оно исторически связано с "частью"?
Я не ответил, и весь класс разразился смехом. Я почувствовал, как мои щеки покраснели от стыда.
– Стыдно должно быть – сказала она и отошла от меня.
– Извините, я не знаю что такое "счастье" – тихо пробормотал я.
– Садись.
После сна, где я играл с отцом и мамой, я чувствовал себя немного растерянным и ностальгическим. Сон был ярким и представлял мне счастливые моменты, которые я бы мог проводить с семьей. Однако, проснувшись и оказавшись в реальности, я понял, что мой день будет совсем другим.
На перемене я стоял у окна, глядя на улицу. Вадим и Антон, два хулигана из нашего класса, подошли ко мне. Они всегда делали мою жизнь невыносимой, и я старался избегать их.
– Эй, Артем, как дела? Давай после уроков мы покажем тебе счастье?– спросил Вадим с насмешкой.
– Разумеется мы будем показывать наше счастье – едва сдерживая смех, добавил Антон.
Я промолчал, не желая вступать с ними в разговор. Они засмеялись и ушли, оставив меня в покое.
Вернувшись в класс, мы начали урок физики. На уроке, который я ненавидел всей душой, потому как уже давно изучил все темы и не получал новых знаний, мы изучали голографические проекторы. Учитель рассказывал о чудесах техники, о том, как эти проекторы позволят нам заглянуть в будущее, увидеть мир другими глазами. Наш новый, самый современный проектор, которым так гордилась школа, был, как мне казалось, символом этой лжи, символом показухи и лицемерия. Вадим, мой главный мучитель, всегда жаждал внимания и восхищения. Он был как павлин, распускающий свой хвост, чтобы произвести впечатление. И вот, ему представилась возможность блеснуть. Во время демонстрации трехмерной модели молекулы, которая, казалось, парила в воздухе, Вадим, с дьявольской ухмылкой на лице, подкрался к пульту управления и, играя, резко увеличил яркость до максимума. Проектор, бедняга, не выдержал такого издевательства. Он заискрился, затрещал, словно корчился в агонии, и, выпустив клуб дыма, затих, оставив после себя лишь тошнотворный запах горелой электроники.
На запах сбежались учителя, наступил момент разбирательства. Учительница, недолго думая, провела зрительный обзор класса. И заметив на моем столе пульт управления, решив, что виноват я, начала обвинять. Вадим же стоял в стороне, будто бы невинный ангел, наблюдая за происходящим с довольной улыбкой.
– Артем, это ты сломал проектор! – закричала она, ее голос звенел от ярости, как разбитое стекло. – Ты всегда витаешь в облаках, ты не слушаешь меня на уроках, ты безответственный! Извинись перед классом за свою выходку!
Я попытался было оправдаться, сказать, что я не виноват, что это сделал Вадим, но она даже не захотела меня слушать. Я был для нее лишь пустым местом, объектом для вымещения злости.