Запах пыли здесь был особенным. Не просто затхлостью заброшенного угла, а густой, тяжелой смесью разочарований, осевших на мебели, и немых упреков, въевшихся в стены. Дом Андрея Петрова дышал усталостью. Он был не жилищем, а музеем тихого отчаяния, где каждый скрип половицы звучал как стон, а трещина в штукатурке зияла, как незаживающая рана.
На кухне, залитой желтоватым светом старой лампы, витал призрак недоеденного торта. Его кремовые розочки поникли, словно увядшие цветы на могиле какого-то светлого намерения. Четырнадцатилетний Том, ссутулившийся на стуле, теребил край футболки с издевательской надписью «Я не ленивый, я в энергосберегающем режиме». Его пальцы знали: это вранье. Он был выключен. Окончательно.
«Почему он такой сладкий? Этот торт? Как будто им пытаются замазать то, что я – разочарование. Как дешевым кремом замазывают трещины в стене…»
У окна, спиной к комнате, застыл его отец, Андрей. Пальцы в засохшем лаку бессознательно барабанили по подоконнику, отбивая такт внутреннего суда. «Опять эта „тройка“. Как будто назло. Я в его возрасте… Нет. Нельзя вспоминать. Почему он не понимает? Или… Боже, неужели я стал как он?»
Мать, Ольга, стирала невидимые пятна со стола. В кармане халата таился скомканный больничный лист – немой свидетель ее собственной сломленности. «Я должна была быть дома тогда… На его выставке… Может, тогда…» Она сжала кулак, глотая ком отчаяния.
А потом упал альбом. Глухой удар, как выстрел в тишине. Он раскрылся на пожелтевшей фотографии: мальчик, лет пятнадцати, застенчиво улыбаясь, держал деревянную птицу с неловко вырезанными крыльями. Андрей замер, увидев в том мальчике… себя. И призрак отца, чье слово «бездарь» прожгло его душу тогда и теперь, спустя десятилетия, вырвалось из его собственных уст, направленное на сына.
Когда маленькая Лиза протянула Тому рисунок – яркого Супермена, сражающегося с драконом, – на мгновение в его глазах мелькнуло что-то теплое. Надежда? Но отец вырвал листок. Разорвал. Холодно. Безжалостно. «Хватит глупостями заниматься!»
Тишина после этого была громче крика. Лиза не заплакала. Она просто смотрела огромными глазами, в которых гасли последние звездочки детской веры. А Том… Том ушел в свою каморку, где на полке пылился его последний корабль – «Летучий Голландец», запертый в бутылке вечного странствия без цели. Модель, которую он так и не закончил.
Ночью грохот из гаража сотрясал дом. Андрей что-то яростно рубил. Ольга плакала беззвучно, уткнувшись лицом в скатерть с пятном от портвейна. А Том сидел на кровати, глядя на «Голландца». «Семь дней. Я бы успел… Но теперь не важно. Никто не верит. Даже я…»
Утром Лиза нашла в мусорном ведре обломки мечты брата. Деревянные щепки мачты. Она спрятала их в карман, как святыню. «Я сохраню. Когда-нибудь… он снова захочет быть Суперменом». Она подошла к Тому, сидевшему на крыльце, и протянула обломок.
Он отвернулся. «Оставь меня, малышка. Я не заслуживаю твоей веры».
За окном проехал Леон, его ленточка «Победитель» развевалась на ветру. Том встал. Не глядя на сестру. Не глядя на дом. Он просто пошел. Куда глаза глядят. В серый, промозглый рассвет. Оставляя за спиной дом, где детство пахло пылью и болью.
«Летучий Голландец» так и остался в доке. Без мачты. Без капитана. Без пути.
Но где-то в глубине дома, в кармане маленькой девочки, лежал склеенный рисунок. И пока он был цел – оставалась надежда. Хрупкая. Как паутинка над пропастью. Но – оставалась.