Как только удлиняются безликие тени, воздух наполняется страхом. Живым мерещатся мертвые. Туман скрывает их, но силуэты мелькают в блаженной тьме. Это произошло, когда королевство стало куском мяса. Оно было брошено на растерзание львам. Брат пошел против брата. Сила превратилась в порок. Я тоже был далек до идеала. Даже звезды не могли осветить мое лицо. Я стал тенью. Отчаянием. Бременем, которое могло свести с ума любого. Но я давно утратил свой разум, а виной всему стала
ОНА…
Нет, мы не были обручены. И даже друзьями никогда не являлись. Ради священного Беленуса, как можно было об этом подумать?! Такую чертовку стоило бы сжечь на костре и наслаждаться зрелищем. Смотреть, как она разбухает волдырями, которые трескаются, издавая музыку для ушей. Можно было вспороть ей горло и смеяться над танцем смерти. В ушах, будто играла бы свирель. Опьяняющая и ритмичная, пока алый поток струился бы на женское одеяние, как свежий источник из-под камней.
Но так получилось, что в первую встречу, она и меня обвела вокруг пальца. Смотрела глазами-бусинами, будто котенок, который валялся в дерьме. Синие пятна на руках походили на размазанный сок ягод. Одежда изодранна, а на лбу кровоточащая рана. Тогда я знал, что от девчонки будут проблемы, но не думал, что малышка станет точкой отсчета всех навалившихся бедствий. Ее называли разными именами. Шепотом. Еле уловимым звуком. Ни один архив не отважился заклеймить свои рукописи старой легендой. Дух девушки, будто впитался в земли Астерии вместе с кровью, которая тогда лилась рекой. Кости хрустели под ногами, а города превратились в склепы. Ни один из живых не должен был произносить ее имя, иначе навлечет проклятье на свою судьбу. Молчание стало лекарством. Суеверия ― защитой.
Из дневников Рейхтага, Старейшины друидов.
Гластонгейт.
Как бы звезды не сияли в небе, но они не могли коснуться крыш домов, пройтись по брусчатке и заглянуть в мутные стекла окон. Город словно скрыла дымчатая пелена. Он казался призраком. Огни и те боялись светить и дрожали на ветру, словно маленькие дети перед тем, что скрывается в темном углу комнаты. Одиночество просачивалось сквозь стены домов сквозняком и запахом гнили. Зловонья окружили городок и впитались в каждый кирпичик. Реки дерьма заполонили окраины дорог, каждый раз измазывая прохожих липкой слизью. Люди словно тонули в этом болоте и даже не желали спастись. Я знал, что город обречен на гибель. Другого выхода не было. Разве что… Но сейчас не об этом. Слышите? Кто-то приближается. Давайте посмотрим поближе. Ах, вот кто нарушил тишину! Ничего. Туман их тоже услышал.
– Мэри, давай договоримся, что в следующий раз ты со своей дочерью сначала оденешься, а уже потом будешь кричать: «Джек, почему ты еще не одет?!»
Мужчина лет сорока яростно жестикулировал руками, что превращало его в набитую ватой куклу, которую терзает собака. Слюна Джека разлеталась по сторонам. Он шел по каменной дороге и все время оглядывался. Вечер выдался прохладным. Ветер неумолимо продувал насквозь даже самые незначительные дырки его старого коричневого костюма. Мужчина съежился, будто высохший инжир на солнце и посмотрел в сторону приближающейся супруги. Она больше походила на горбуна, как вдруг выпрямилась, но не стала от этого краше. Тусклый свет луны делал лицо Мэри болезненно бледным. Будто из тела выкачали всю кровь. Покорность судьбе читалась в глазах. Таких же мутных, как и грязь под ногами.
– Если мне не изменяет память, то София и твоя дочь, – ответила женщина, как только поравнялась с мужем.
Она попыталась разгладить руками старое платье. Пальцы то и дело цеплялись за латки, пришитые толстыми нитями. От этого ткань стала еще более мятой. Мэри чертыхнулась и бросила попытки. Она уже и забыла, когда в последний раз примеряла на себе облик дамы в платье цвета мокрого камня. В последний раз это оказались чьи-то похороны. Другого варианта не могло быть в забытом городке за пеленой тумана.
– Это ты о той ночи в старом сарае? – продолжил разговор Джек, как только супруга подошла к нему достаточно близко, чтобы он перестал кричать. – В ту ночь последний стакан дешевого бренди из местного трактира был явно лишний.