Волновый кот

Когда жизнь моя докатилась до некой как бы кульминационной точки, а говоря попросту, до ручки, я смоталась, и прямиком сюда. Здесь прохладнее, да и суеты никакой.

По пути встретилась с одной занятной супружеской парочкой. Благоверные передвигались как-то порознь. Жена – совершенно разбитая, зато муж на первый взгляд как будто в полном блеске. Пока этот зануда компостировал мне мозги своими гормональными проблемами, его прекрасная половина успела (отчасти) взять себя в руки и, поместив голову в правую коленную чашечку, подковыляла к нам вприпрыжку на одной (правой же) ноге, горестно причитая: «Ну почему, почему у человека не может быть права на свободу самовыражения?!» Левая ее нога, руки и прочие члены валялись бесформенной грудой, подрагивая в унисон сетованиям как бы от нервного тика. «Какие ножки! – облизнулся супруг на изящную лодыжку. – И не спорьте, у моей жены они просто потрясающие».

Нарушив плавное течение нашей повести, явился кот. Обыкновенный такой рыже-полосатый котофей в белоснежной «манишке» и таких же «носочках», только уж больно здоровущий. Желтоглазый и во-о-от с такими усищами. Никогда прежде не замечала, чтобы усы у котов росли над глазами, – разве это нормально? Жаль, справиться не у кого. Но поскольку мурлыка явно намылился прикорнуть на моих коленях, то и бог с ним! Двинулись дальше, что ли?

Интересуетесь, к какой же такой цели?

Да куда глаза глядят, куда ж еще. Вперед и с песней. Пока не оставила охота болтать. Есть многое на свете, чего людям лучше бы не совершать, но почти нет такого, о чем не стоило бы поговорить. В общем, как ни крути-верти, у меня ведь серьезное обострение врожденной Ethica laboris puritanica – так называемой Адамовой болезни, или трудоголии. Исцеляются от нее полностью разве что усекновением головы. Даже поутру, едва проснусь, всякий раз мучительно припоминаю, что мне снилось, – это дает иллюзию, что я как бы не потратила даром семь, если не все восемь часов, пока валялась и бездарно дрыхла. Как отлеживаю себе бока здесь и сейчас. Что твой камень лежачий.

Итак, та парочка, о которой шла речь выше, – в итоге она все же раскололась. Вдрызг. Оба. Останки главы семейства кружились вокруг меня нестройным хороводом, подпрыгивая и заполошно кудахтая, точно цыплята по осени, покуда ошметки жены, медленно съеживаясь, сошли почти что на нет, оставив после себя клубок чистых нервов – чудный материал для цыплячьего загончика, да вот только спутан, увы, безнадежно.

Тогда, осторожно переставляя ноги, я двинулась себе дальше, вся в слезах и печали. И печаль та все еще меня не покинула. Опасаюсь даже, что она теперь – неотторжимая моя часть, вроде ноги, чресел, глаза. А то и стала моей духовной сутью. Ибо за пределами душевной муки не нахожу в себе ничего – одна сплошная пустота.

И невдомек к тому же, по кому это я так страдаю. По жене? Мужу? Детишкам? По себе самой? Не припомнить никак. Сны подернулись черной пеленой забвения – непроглядной, хоть глаз вон. Еще звенят мандолинные отголоски струн моей беспробудной души, туманя глаза невольной слезой. Еще звучит далекая щемящая нота, рождая охоту всплакнуть – но чего ради? Кто знает…

А рыжий котяра – очевидно, любимец и баловень той самой расколовшейся парочки – все дрыхнет себе и дрыхнет. Лапки в белых «носочках» то и дело сонно подрагивают, а однажды он, не разевая пасти, испускает негромкое сдавленное мявканье, какую-то невнятную реплику в никуда. Интересно, что такое снится ему и с кем он только что общался? Коты ведь неболтливы, они животные почти что безмолвные. Днем погружены в раздумья, как бы вернее сберечь свою Великую Кошачью Тайну – ту самую, что так ярко полыхает в их глазах ночной порой. Крикливы, точно мелкие шавки, только сверхпородистые сиамцы, хозяева которых умиленно именуют речью душераздирающие вопли своих питомцев. На самом деле эта истерия куда дальше от осмысленной речи, чем, к примеру, обет молчания гончей у ваших ног или томное урчанье полосатого барсика, прикорнувшего теперь на моем колене. Единственное, чем изредка ласкает ваш слух нормальный кот, – это незамысловатое «мя-а-ау», но даже в его молчании распознаешь тайну собственных потерь, своего горя. Нутром чую, что этот зверь все знает. Именно потому он и здесь. Ведь бдительность у котов всегда на первом месте.