Несмотря на свои клятвенные обещания, данные ещё вчера матери, не возвращаться домой больше по темноте, и обходить за километр местное кладбище, я хотел было уже съехать вниз с горки на своих алюминиевых санках, но остановился. Перед моим взором открылся вид, что только и может показаться ребенку из-под картонного козырька шапки «буденовки», связанной по бесплатному приложению к журналу «Работница» за тысяча девятьсот девяносто пятый год.
Внизу дороги, по которой я собирался съехать, светили припаркованные в ряд автомобили. Машины стояли в полной темноте, скрытые за завесой ночи, но их фары, как глаза мифических существ, пронзали тьму, вырывая размытые куски реальности из объятий мрака. В этом дрожащем, неустойчивом свете фар, фигуры людей выглядели тенями, специально вышедшими из-под земли для совершения какого-то ритуального обряда. Словно персонажи старого готического романа они перетаптывались на морозе с ноги не ногу в ожидании события, что вот-вот должно было произойти.
Любопытство взяло верх надо мной, и вместо того, чтобы съехать на санках с горки и уйти домой, я осторожно спустился с другой стороны склона и подошёл ближе к припаркованным машинам. Звук тарахтящих дизельных двигателей здесь слышался ещё более отчётливее, он перемешивался с молитвой, которую поставленным церковным баритоном читал кто-то из собравшихся. Я протиснулся сквозь спины людей, и на белом снегу передо мной открылась мрачная картина: несколько чернеющих ям, рядом с которыми стояли деревянные гробы, обитые красным сукном.
Размахивая дымящимся кадилом на длинных цепях, фигура священника, в широких одеяниях, вынырнула в свет автомобильных фар, и затем, снова растворилась в темноте, обдав собравшихся у гробов людей сладким дымом. После того, как в воздухе распространился запах ладана, двое мужчин в рабочих телогрейках стали заколачивать гвоздями крышки гробов, а затем на веревках опускать их в ямы.
Благодаря все той же темноте, на моё случайное присутствие на этой траурной церемонии никто не обращал никакого внимания. Собственно, зимний вечер, больше напоминавший ночь, прятал не только меня, а скрывал он ещё и многих других участников этих похорон, рассмотреть которых стало возможным лишь, когда они один за одним стали подходить к вырытым могилам, и добавлять в мерную симфонию вечера, ещё один звук – стук мерзлого грунта, разбивающегося о деревянные крышки гробов.
В основном это были крепкие мужчины средних лет, одетые в дорогие дубленки и кожаные куртки с поднятыми меховыми воротниками. Иногда поблескивая на свету своими золотыми перстнями, они бросали по три горсти земли в могилы, и по очереди снова уходили в темноту. Когда все провожающие иссякли, чей-то хриплый голос неподалеку от меня произнес:
– Ну, что, помянем, парни, – сказал голос, и затем, будто по волшебству, озарившись неярким желтым светом, в темноте открылся багажник одной из машин.
От могил, на свет багажника, стали стягиваться люди, словно мотыльки на электрическую лампочку, и после того, как все горячительные напитки были разлиты по пластиковым стаканам, чей-то голос произнёс:
– Ну, давайте, мужики, помянем.
Я подошёл ближе к вырытым могилам и зачем-то посмотрел в одну из ям.
– Не мешайся, – одернул меня непонятно откуда взявшийся рабочий-землекоп.
Он отодвинул меня рукой в сторону и принялся лопатой бросать мерзлый грунт в могилу.
Таща за собой на верёвке алюминиевые санки, я направился к месту поминок и, подойдя ближе к машине с открытым багажником, услышал:
– А я Сахиба ещё по спорту помню, – говорил чей-то голос. – Вместе тренировались с ним одно время, на «Резервах» (прим. местный стадион «Трудовые Резервы»), там и познакомились. Сахиб тогда только из Литвы приехал и хотел делами заняться, искал, под кого встать можно, а потом решил, что настоящего лидера то у нас в городе и нет, ну и попытался сам крутить, так на нас с Крюком и Фролом напоролся.
– Да, было время, – подтвердил другой голос. – Чуть не грохнули тогда мы его, а потом сдружились. Разумный был человек, сразу сообразил, как ему выгоднее жить, и схему с машинами предложил дельную.