– На, затянись тоже, – произнесла девушка с фиолетовыми волосами, протягивая сигарету рыжей.
Рыжеволосая взяла. Тяжка, вторая. Крепкий вишнёвый дым обжёг горло, но у неё получилось подавить кашель, чтобы не оплошать перед подругой.
– Ну не увлекайся. – Лизка, тряхнув фиолетовой гривой, взяла сигарету, и, затянувшись, выпустила дым кольцами.
Этот трюк произвёл впечатление на рыжеволосую. Таня завистливо смотрела на дымные кольца, а после перевела взгляд на подругу. Лизка была на год старше, но училась вместе с Таней. В седьмом классе её оставили на второй год – так девушки познакомились и быстро подружились. Сейчас они переходили в девятый.
Лизке было шестнадцать. Она становилась заводилой в любой компании, в которую попадала. Девушка часто экспериментировала со своей внешностью и сегодня была в новом образе. Фиолетовые волосы, яркий макияж. В любимые красные берцы с символикой анархии заправлены узкие джинсы, на которых множество нашивок с названиями рок-групп и бунтарскими слоганами. Косуха – с шипами на погонах, истыкана заклёпками. На лице Лизки было проколото всё что можно: в носу – кольцо, в правой брови – штанга с шипами, в каждом ухе по две серьги – в виде черепа и обычные кольца; под нижней губой – штанга с цветными, яркими камушками. На голубых глазах – смоки-айз; на ресницах – фиолетовая тушь. Недавно Лизка тайком от родителей сделала себе татуировки: две чёрно-белые маски мимов на левой руке, – чем вызвала море зависти и восхищения у сверстников, но бурю негодования у школьных педагогов и родителей одноклассников. Не успела волна эмоций стихнуть, как Лизка набила на правой руке сколопендру. Эта татуировка внушала отвращение почти всем её знакомым женского пола.
Отец Лизки работал дальнобойщиком, бывал дома раз в два-три месяца, а то и реже. Мать занималась саморазвитием, читала много книг по психологии и ходила на курсы, но фактически была безработной. Столь занятая своими делами, она почти не уделяла времени ребёнку, отчего Лизка, на зависть младшей подруге, была предоставлена сама себе.
Таня выглядела скромнее. Её строгая мать тщательно следила за внешним видом дочери. Таня носила чёрную кожаную куртку, но без заклепок и погон с шипами; чёрные зауженные джинсы, но без нашивок. Берцы она не любила, потому что от них уставали ноги, зато конверсы были ей по нраву. Сегодня на ней были красные, с чёрными звездами. О том, чтобы покрасить волосы, не могло быть и речи: в последний раз, когда Таня заговорила об этом, мать подняла такой крик, что его слышали соседи не только по площадке, но и на других этажах. На веснушчатом лице макияжа было самую малость: тушь для ресниц, карандаш для бровей и помада под цвет губ.
Отец Тани умер прошлой весной от злокачественной опухоли. Последние годы её семье жилось нелегко: ужасное состояние, до которого отца довела болезнь, постоянные визиты в хоспис в ожидании неминуемого, тяжёлый запах, витающий в стенах заведения… Но Таня запомнила отца не таким, а сильным, жизнерадостным, весёлым, как в её детстве. Сейчас, спустя год, она по-прежнему не могла смириться с мыслью об утрате. Ей его не хватало. Зато мать уже принимала ухаживания от какого-то малоприятного, надменного мужчины, с которым у неё был роман когда-то давно, в институте. Для Тани этот поступок приравнивался к предательству.
– А напомни мне, почему ты не можешь остаться здесь на лето? – Лизка, затушив бычок, щелчком отправила его в полёт на первый этаж.
– Потому что мать думает, что я уйду в разгул, – фыркнула Таня, скрестив руки на груди. – Как будто мой разгул может помешать её разгулу…
– Далеко хоть тебе ехать? – поинтересовалась Лизка. – Может, я смогла бы тебя навестить?
– Без понятия. В место, которое ещё дальше и глуше, чем Мухосранск.
Два месяца назад на адрес Никитиных пришло письмо от родственницы по линии отца. Подписано оно было некой Никитиной Клавдией Андреевной. Женщина из далёких Вештниц представилась тетей отца. Фамилия подтверждала родство. Но Таню интересовало следующее: как женщина, которой уже, должно быть, за восемьдесят, будучи в далёкой глуши, нашла адрес, по которому проживают её родственники?