Йоги Джонсон стоял и смотрел из окна большого насосного завода в Мичигане. Скоро придет весна. Возможно ли, что этот писака Хатчинсон, сказавший: «Пришла Зима, зато Весна в пути [1]!», снова окажется прав в этом году? Йоги Джонсон задумался. Рядом с Йоги, через одно окно, стоял Скриппс О’Нил, длинный тощий человек с длинным тощим лицом. Оба стояли и смотрели на пустой двор насосного завода. Снег покрывал ящики с насосами, которые вскоре увезут. Как только придет весна и растает снег, заводские рабочие повытаскивают насосы из сугробов и отправят на станцию Гранд-Рапидс энд Индиана, где их погрузят на платформы и увезут. Йоги Джонсон смотрел в окно, на занесенные снегом насосы, и его дыхание оставляло легкие затейливые следы на оконном стекле. Йоги Джонсон подумал о Париже. Пожалуй, затейливые следы на стекле и напомнили ему об этом развеселом городе, где он однажды провел две недели. Две недели, оказавшиеся счастливейшим временем его жизни. Теперь все это позади. Как и все прочее.
Скриппс О’Нил был двоеженцем. Он глядел из окна, длинный, тощий и несгибаемый в своей хрупкой твердости, и думал об обеих женах. Одна жила в Манселоне, другая жила в Петоски [2]. Жену, жившую в Манселоне, он не видел с прошлой весны. Он глядел на заснеженный двор с насосами и думал, чего ждать от этой весны. С женой из Манселоны Скриппс часто выпивал. Когда он выпивал, им с женой бывало хорошо. Они вдвоем спускались к станции и ходили по рельсам, а потом садились вдвоем, выпивали и смотрели на проходящие поезда. Они сидели под сосной на пригорке, над рельсами, и выпивали. Бывало, выпивали до утра. Бывало, пили неделю напролет. Им это шло на пользу. Скриппс делался молодцом.
У Скриппса была дочь, которую он звал, шутя, Шалавой О’Нил. На самом деле она была Авой О’Нил. Как-то ночью, когда Скриппс со своей старушкой выпивал на железной дороге три-четыре дня подряд, он потерял жену. Не понял, куда она девалась. Когда он пришел в себя, кругом было темно. Он пошел в городок по железной дороге. Шпалы у него под ногами были жесткими и твердыми. Он попробовал идти по рельсе. Ничего не вышло. Так можно и с ума сойти, это точно. Он снова пошел по шпалам. До городка путь был неблизкий. Наконец вдалеке показались огни сортировочной станции. Он сошел с путей и прошел мимо Манселонской средней школы. Это было здание из желтого кирпича. Никакого тебе рококо, как на зданиях, что он видел в Париже. Нет, он сроду не был в Париже. Это был не он. Это был его друг, Йоги Джонсон.
Йоги Джонсон смотрел в окно. Скоро надо будет закрывать насосный завод на ночь. Он осторожно открыл окно, самую малость. Самую малость, но и этого хватило. Снег во дворе уже начал таять. Подул теплый ветерок. Чинук, как его называли насосные. Теплый чинук проник через окно в насосный завод. Все рабочие отложили инструменты. Среди них было много индейцев.
Бригадиром был невысокий малый с железной челюстью. Как-то раз он забрался аж в Дулут. Дулут был далеко, по ту сторону синих озерных вод, в холмах Миннесоты. С ним там случилась чудесная вещь.
Бригадир сунул палец в рот, чтобы увлажнить, и поднял в воздух. Он почувствовал на пальце теплый бриз. Сокрушенно покачал головой и улыбнулся рабочим, пожалуй, несколько хмуро.
– Ну, как есть чинук, ребята, – сказал он.
Рабочие, по большей части молча повесили свои инструменты. Полусобранные насосы убрали на стойки. Люди потянулись, одни с разговорами, другие молча, кто-то бормоча, в умывальную, чтобы умыться.
Через окно снаружи донесся индейский боевой клич.