[верлибр как осмысление жизненных обстоятельств]
Пошлость пустой улицы любого города заключалась в запылённых рекламных вывесках,
Бросающихся в глаза яркими цветами красок и жирными шрифтами слов без смысла.
Выбеленные на майские праздники бордюры, обременённые отпечатками ботинок и ботиночек,
Направляющими прямыми развалились по сторонам тротуара с глубокими трещинами,
ямами, обнажившими подасфальтье, и нависающими сверху тополиными ветками.
Уверенная походка пешехода сменилась на что-то неказисто-детское, видимо, так проще, нежели идти по-джентельменски.
Брошенный окурок дымил фильтром.
Едкая смесь разнеслась метров на десять.
Провокатор скрылся в магазине безделушек.
Статуэтка кота-истукана махала лапой в окно.
Пузатый мужик, дарующий богатство, смотрел на дорогу, где произошло ДТП:
«Кому-то не помешает сотня тысяч рублей!».
«Проще нужно жить!» – пропела синица и извлекла из урны кусочек булочки.
Потемнело.
Вздохнул ветер.
Пыль заструилась между бордюрами.
Кратковременная тишина.
Стук капель о листья и шорох листьев, шум дождя и крик ветра, хруст веток.
Пошлость пустой улицы любого города отмывалась небом, но не искоренялась навечно.
Однажды в детстве я уснул в поле и увидел сон, который помню и по сей день:
Стою в тишине под величественным небом, смотрю в бесконечное горнило Вселенной,
Звёзды перестают мерцать, и Вселенная говорит: «Вы – есть род человеческий непоколебимый.
Вы – есть моё внутреннее отражение.
Вы – одушевлённый сгусток материи и вещество, которое стремится к большему…»
Я не знал, что сказать ей, поэтому слушал.
Её монолог навсегда отпечатался в моей памяти: «Не сходите с пути истинного предназначения!
Чаще улыбайтесь небесному светилу – солнцу, да тронут его благодатные лучи плоть вашу.
Запомните главное: когда глаза перестанут излучать свет души, когда вы отречётесь направлять взгляд вверх, тогда звёзды погаснут на небосводе и больше не тронут ваш разум и сердце.»
Я проснулся, осознал сон и поразился недосказанности, уносящейся эхом: «Вещество, стремящееся к большему…»
Я посвятил жизнь поиску «большего».
Разными путями много лет ходил я, искал ответ в житейских мелочах и глобальных начинаниях, пока на склоне лет вечером в поле я не обратил взор на сына, ловившего бабочек
– Только тогда меня озарило: стремление к большему было – свободой!
Под свинцовыми тучами тяжёлого неба: ржавый остов брошенного комбайна «Нива», смятение грачей в тополиной лесополосе,
водонапорная башня, гремящая листами железа,
жёлтые колосья Triticum на истощённой почве в угоду человеческому меркантилизму.
Село, как с картины Поленова «Русская деревня», только отреставрированное временем: без назойливых коммунистических плакатов,
с домами, оббитыми сайдингом, и пластиковыми окнами, смотрящими вдаль.
В родной пейзаж не вписывается Toyota Corona старая для владельца, находящегося на передовой, новая для деревни девятнадцатого века, вкраплением эпох отражающейся в озере вместе с глубоким небом.
Небом Андрея Болконского, лежавшего на сырой земле, мысленно воспарившего над бренностью мира, над бесконечной озадаченностью иллюзиями.
Ведь он служил России!
Нёс неугасаемый жар сердца к Родине, пылающей и многоликой, земной и небесной,
среди скошенных трав, облитых слезами росы, среди позолоты куполов,
в несжатой полоске овса, поющего под ветром, в проповеди леса, вцепившегося корнями деревьев и питающегося её плодотворными соками.
Нет, слишком явственно и открыто для многих.
Плачущая крестьянка вытерла глаза платком, горе изливалось изнутри, уносилось в полевую даль и забивалось под комья борозды, чтобы весной стать ростками насущного хлеба.
Пушечный выстрел огласил тишину, вобравшую в себя молитву.
Как смеешь ты, враг, ступать на святую землю?
От шрапнели хрустнула ветка рябины – будущая цветаевская ветка, Маринина.
Обожгло.
Облака закрыли священную суть неба от взгляда.
Наследники земли павших в боях за свободу несколько раз изменят название страны, сменят политический строй,