Мы не заметили этого сразу. Да мы и не могли.
Сначала лишнее время, изменившее привычный срок наступления сумерек, просто не ощущалось, словно расцветающая под кожей опухоль.
Нас отвлекали войны и погода. Мы не обращали внимания на вращение Земли вокруг своей оси. На улицах далеких стран продолжали взрываться бомбы. Приходили и отступали ураганы. Заканчивалось лето. Начинался новый учебный год. Все шло как обычно. Секунды складывались в минуты. Минуты вырастали в часы. И у нас не было никаких оснований предполагать, что эти часы могут не превратиться в привычные, равновеликие и понятные каждому человеку дни.
Позже, правда, появились люди, утверждавшие, что почувствовали наступление катастрофы раньше всех. Так говорили рабочие ночных смен, поставщики продовольственных магазинов, корабельные грузчики, дальнобойщики и прочие полуночники, обремененные бессонницей, заботами и болезнями. Они привыкли встречать рассветы. Их покрасневшие глаза заметили непривычную настойчивость утреннего сумрака, но каждый списал эту странность на переутомление и расшатанные нервы.
Ученые объявили о случившемся шестого октября. Мы все помним тот день. Специалисты заявили, что действительно на Земле произошли изменения, а именно замедление. С тех пор мы так и называем этот процесс.
– Мы не знаем, станет ли эта тенденция устойчивой, – заявил скромный бородатый ученый на срочно организованной и ныне печально известной пресс-конференции. Он прокашлялся и перевел дыхание. Камеры светили ему прямо в глаза. А дальше наступил момент, который потом так часто показывали по телевизору, что голос ученого, его заикание, паузы и едва заметный акцент жителя Среднего Запада навек слились воедино с самой новостью. Он продолжил: – Но подозреваем, что станет.
Сутки стали длиннее на пятьдесят шесть ночных минут.
Поначалу люди собирались на улицах и кричали, что наступил конец света. Преподаватели в школе проводили с нами беседы. Я помню нашего соседа, мистера Валенсия, который доверху забил свой гараж консервами и бутылками с водой. Сейчас я понимаю, что он готовился к куда менее серьезной катастрофе.
Продуктовые магазины быстро опустели, товары исчезли с полок, словно корова языком слизнула.
Автострады встали. Люди слышали новости, и им хотелось бежать. Целые семьи набивались в микроавтобусы и пересекали границы. Автомобили сновали во все концы, как маленькие зверьки, застигнутые врасплох лучом света.
Но спрятаться на Земле, разумеется, было негде.
Новость обрушилась на нас в субботу.
Честно говоря, в нашем доме изменений никто не заметил. Ранним утром все спали, поэтому на рассвете ничего особенного не почувствовали. Последние несколько часов до тех пор, когда мы осознали, что началось замедление, отложились в моей памяти, словно спрятанный под осколком стекла детский секретик.
Моя подруга Ханна в ту ночь осталась у нас. Мы с ней по традиции устроились в спальных мешках на полу в гостиной, как делали уже сто раз до того. Мы проснулись от стрекотания газонокосилок, собачьего лая и мягкого скрипа батута, на котором прыгали близнецы из соседнего дома. Через час нам предстояло надеть синюю футбольную форму, зачесать волосы назад, намазаться кремом от загара и обуть шипованные бутсы.
– Мне приснился ужасно странный сон, – сказала Ханна, лежа на животе.
Затем она оперлась на локоть и заложила за уши длинные, спутанные светлые волосы. Ханна отличалась особой, свойственной только худеньким девушкам красотой, о которой я могла лишь мечтать.
– Тебе всегда снятся странные сны, – ответила я.
Ханна расстегнула спальник и села, подтянув колени к груди. На ее тонком запястье висел браслет с брелоками, один из них был половиной маленького медного сердечка. Вторая половина хранилась у меня.
– Я как будто дома, но это не мой дом, – продолжила она. – Рядом мама, но тоже не моя. И сестры не мои.
– А я редко запоминаю сны, – заметила я и пошла выпускать кошек из гаража.