Ванна с шампанским

1467 год, Рим

Преступник был не один, но его преследователи об этом не знали.

Первый вор выскользнул из дворца и сумел обойти стражу, но уже в саду имел несчастье столкнуться с госпожой. Та как раз совершала вечернюю прогулку, ища вдохновения для сочинения очередного сонета, и, разумеется, не могла не узнать свою собственную шкатулку с резным гербом на крышке и дорогими украшениями под ней.

Спрятать шкатулку за пазухой щуплый вор не мог, ибо размеры ее вполне соответствовали степени фамильного пристрастия к драгоценностям – все Медичи поголовно были одержимыми коллекционерами и имели отличный вкус.

Лукреция Торнабуони де Медичи была еще и очень умной женщиной. Она без труда сообразила, что все это означает – а именно, неправедную попытку лишить ее любимых украшений, – и без единого звука разминулась с вором, но сразу же подняла на ноги стражу.

Однако погоня настигла преступника не раньше, чем он встретился с сообщником.

Встреча прошла в обстановке, которую нельзя было бы назвать теплой и дружеской. В результате ее первый вор принудительно обменял резную шкатулку на перерезанное горло и скатился с откоса на оживленную улицу, где его нашли только утром.

Второй преступник потерял время, подбирая с земли рассыпанные в ходе стычки украшения, и спустя четверть часа был схвачен в сотне метров от места гибели сообщника.

Госпожа Лукреция получила обратно все свои драгоценности, кроме одной.

Втоптанная в землю в пылу борьбы, небольшая вещица затерялась в политой кровью почве и в веках.

Пять с половиной столетий спустя, Россия

– Вот и все, Кулебякин! Имей в виду – я ставлю точку! – проорала я и, выскочив из квартиры, шарахнула дверью так, что со стены посыпалась штукатурка.

Прорвавшись сквозь завесу известковой пыли, я проскакала вниз по лестнице и ворвалась в отчий дом, как помесь злобной фурии и безутешной плакальщицы: зареванная, растрепанная, присыпанная чем-то белым, точно пеплом.

– Ой-ой! Сейчас прольется чья-то кровь! – вовремя посторонившись с моего пути, напророчил братец Зяма – гибрид пифии и буколического пастушка.

– Уже! – сообщила я и, лязгнув шпингалетом, как ружейным затвором, заперлась в ванной комнате.

– А что это случилось с нашей Дюшей? – обеспокоенно спросил за дверью папуля.

– Наша Дюша громко плачет! – бестрепетно сообщил ему Зяма.

– Это я слышу, а почему она плачет? – не удовлетворился кратким ответом папуля.

– А почему бы ей не поплакать? Даже такие бессердечные чудовища, как моя сестрица, иногда плачут, – рассудительно ответил братец. – Крокодилы, например. Они плачут, потому что хотят кушать.

– Я знаю, почему плачут крокодилы, – папин голос зазвучал строже. – Я хочу знать, почему плачет моя дочь!

Наш папуля – добрейшей души человек, заботливый отец, любящий муж и мирный кулинар-изобретатель, но в прошлом он – боевой армейский офицер. И если в папином голосе появляются стальные нотки – это грозное лязганье бронемашин.

Зяма понял, что манеру поведения надо менять, деликатно поскребся в филенку и сладким голосом спросил:

– Индюшечка, сестричка, ты почему плачешь, родненькая? Ты хочешь кушать?

Я не сдержалась и взвыла.

Кушать! Ах, если бы!

Оголодать в нашем доме практически невозможно – хлебосольный папуля неизменно рад возможности скормить ближним результаты своих кулинарных экспериментов, из-за чего у слабого животом Зямы, например, нагрудные кармашки всегда набиты мезимом, фесталом и активированным углем, как газыри – патронами.

– Нет! Я не хочу кушать! – крикнула я, перекрывая шум воды в умывальнике.

– Хм… Тогда у меня больше нет версий, – признался Зяма, отступая от двери.

– Дюшенька, тебя кто-то обидел? – бронетанковым голосом пробряцал встревоженный папа.

Это уже было ближе к истине.

Я яростно потерла лицо полотенцем, отшвырнула влажный махровый ком и распахнула дверь:

– Да! Меня обидели! Меня смертельно обидели!!!

– О, если смертельно, то это к маме, – хладнокровно резюмировал вредный Зяма.

Наша мама – прославленная сочинительница литературных ужастиков. Смерть с косой и гроб с музыкой – непременные атрибуты ее творческой деятельности.

– Кто звал меня? – замогильным голосом вопросила мамуля.

Следующая страница