Первую попытку убить в себе государство автор этой книги предпринял в возрасте шестнадцати лет. В 2003 году в Москве в переулках Старого Арбата я проводил политическую агитацию среди бездомных людей с алкогольной зависимостью. Я был убежден, что самые угнетенные слои населения должны стать локомотивом будущей анархистской революции. Как-то раз в одном из соседних дворов нищие поклонники русского рока исполняли песню Егора Летова «Государство». В тот летний день я, как всегда, призывал бродяг с синими лицами восстать против социальной несправедливости. Мои слова о революции сливались с криками музыкантов: «Я убил в себе государство! Убил в себе государство!» Бродяги вежливо кивали мне, задавали уточняющие вопросы, а потом расходились кто куда, напевая летовский хит.
Однажды ко мне подошел товарищ, тоже занимавшийся агитацией среди бездомных, и устало сказал: «Я пойду на истфак. Учиться. Надо поднимать уровень политической грамотности, а то такими темпами мы скорее убьем себя, чем государство в себе».
Мне всегда нравилась историческая наука, но к тому времени я уже твердо решил, что хочу заниматься философией. Наши пути с товарищем разошлись, но мы обещали друг другу, что однажды встретимся вновь (если ты читаешь эту книгу – я рад). Судьба привела меня на кафедру истории русской философии философского факультета МГУ. Я решил выяснить, как развивался анархизм в России, какие идеи влияли на него и какую философию предлагали русские либертарии.
Алексей Боровой, философ и автор концепции анархо-гуманизма, настаивал: «Анархизм – учение радости!» В мои студенческие годы радости было немного (накануне поступления мой отец умер от рака легких, из-за чего семья оказалась в очень сложном материальном положении). Изучая биографии русских анархистов, я пытался понять, откуда они брали силы бороться за свои идеалы, несмотря на личные трагедии и неблагоприятную политическую ситуацию.
Освободительные движения на территории Российской империи долгое время терпели крах. Пугачевский бунт (1773–1775), восстание декабристов (1825) и другие подобные выступления хоть и подрывали авторитет правительства, но были слишком скоротечными, чтобы запустить дискуссию о целесообразности власти как таковой. Более того, действие всегда рождало противодействие: за неудачными восстаниями следовали периоды политической реакции. Чтобы обезопасить себя от подобных проблем в будущем, царское правительство усиливало репрессии и одновременно пыталось добиться лояльности представителей всех сословий – от крестьян и казаков до дворян. Но, как ни парадоксально, чем сильнее было давление сверху, тем чаще в недрах русской культуры рождались радикальные анархистские мыслители – Михаил Бакунин, Петр Кропоткин, Эмма Гольдман, Лев Толстой и другие.
Царские чиновники не хотели мириться ни с какими формами независимого народного самоуправления, а анархисты были убеждены, что именно так и должно быть устроено человеческое общество. Священный синод и Министерство народного просвещения признавали только те моральные нормы, которые согласовывались с интересами самодержавия и догматами православной церкви, а анархисты считали безнравственной саму мысль о том, что мораль может основываться на чем-то, кроме принципа свободы. Русское государство упорно вырабатывало новые стратегии борьбы с инакомыслием, а русский анархизм культивировал подрывные идеи. Государство было убеждено, что все принятые меры приведут к сохранению власти, а анархисты верили, что рано или поздно власть вообще перестанет существовать.
Русский анархизм, конечно, никогда не был этнически русским. Как и французский (а также немецкий и английский) анархизм, он был плоть от плоти интеллектуальным продуктом империи. В его создании участвовали украинцы, евреи, грузины, армяне, белорусы, литовцы, поляки и представители многих других народов, населявших бескрайние просторы России. Говоря о русском анархизме, я имею в виду теории и практики анархистов, чей жизненный путь и политическая деятельность были неразрывно связаны с Россией, чьи идеи несли на себе отпечаток (широко понятой) русской культуры. Разумеется, вести такую подрывную деятельность на территории Российской империи часто было невозможно, поэтому русский анархизм в XIX веке развивался в основном в эмиграции.