Первая машина времени получилась безобразной. С эстетической точки зрения она напоминала творение безумного художника-концептуалиста из тех оригиналов, что холсту и краскам предпочитают металл и сварочный аппарат. Вся в переплетениях проводов, микросхемах, длинных усах-громоотводах, размерами машина соперничала с трехэтажным домом соседей Арцыбашевых.
Соседи волновались. Владлен Сергеевич Арцыбашев, старый параноик с неуемной фантазией, каждое утро забирался на самый верхний балкон, чтобы понаблюдать мое детище в полевой бинокль. Ему не давала покоя мысль, что эта штуковина однажды взорвется – и разнесет всю округу к чертям собачьим.
Если бы так думал только он один. Но, к несчастью, его тревоги разделяли слишком многие, на меня ополчилась почти вся пока еще целехонькая округа. Страсти накалялись и грозили в ближайшем будущем перерасти в локальный конфликт местечкового масштаба. Жена Лида на прошлой неделе принесла из продмага неутешительное известие – в поселке считают, что я шпион ЦРУ, строю по специальному заказу правительства США ядерную бомбу.
Заказ действительно был. Но не от ЦРУ, а от российского Института экспериментальной физики в Коломне. Правда, машину я строил вовсе не по институтскому заказу. Хотя деньги тратил государственные – причем, тратил с размахом. Как сказали бы мои враги, разворовывал фонды, реализуя собственные утопические идеи.
Вовка Лепешев, мой аспирант и собутыльник, крутил у виска.
− Ты совсем того, Егор. На что гранты пустил? И как их тебе доверили, вообще, в твои-то юные годы?.. Попомни мое слово, тебя точно выпрут из академической науки. А перед этим выпорют. Показательно. Всей стране на потеху. Чтобы другим неповадно было.
Даже верный Лепешев не верил в мой гений, светлый гений Егора Юрьевича Бирюкова. Но я был уверен – все получится. Главное, идти к цели, не останавливаясь, не обращать внимания на мелочи – недовольное начальство, соседей-параноиков, постоянную нехватку денег (разворовывать госфонды под собственные нужды тоже, знаете ли, непросто) и досаждающую язву – я все время забывал пообедать, а иногда и поужинать. Так, перехватывал что-нибудь на ходу. Хорошо, что жена периодически прибывала на объект, как скорая помощь к умирающему от истощения, и потчевала мое костлявое тело куриными супами и мясными рулетами, чтобы оно могло функционировать дальше. Иначе я, чего доброго, загнулся бы раньше, чем запустил машину…
С первым запуском я все время медлил. Пугала открывающаяся перспектива. Помимо того, что я воплотил на практике идею, в которую никто кроме меня не верил, особенно много времени я провел, разрабатывая абсолютно новую теорию времени. И даже представил широкой публике работу, которая, уверен, стоила Нобелевской. В ней подробнейшим образом рассматривалась проблема временных петель и опасностей, связанных с путешествием во времени. То, что путешествие возможно, не вызывало у меня никаких сомнений. Но никто, даже великий Эйнштейн и я, скромный физик-теоретик из России, не знал, как поведет себя материя под названием время, когда ее ткань окажется прорвана. Мои гипотезы не были бездоказательны, я подкреплял их вычислениями, и все же я лишь строил предположения, ибо научная база в этой области была чрезвычайно мала.
Одна из гипотез не исключала возникновения новых вселенных после запуска машины, другая делала возможным путешествие из одной параллельной вселенной в другую через кротовые норы, третья предполагала уничтожение нашей единственной Вселенной из-за пресловутого временного парадокса. Трагического финала я отнюдь не исключал, но такова участь первых – им приходится рисковать.
Странное дело, когда рискуешь жизнями незнакомых тебе людей, почти не испытываешь угрызений совести и сомнений, как и тогда, когда риску подвергается твоя собственная жизнь, но если речь идет о самых близких – родителях, жене, маленьком сыне – чувствуешь себя злонамеренным убийцей. Даже если вероятность скорбного финала человечества всего четырнадцать процентов – я рассчитал все с математической точностью.
Прежде чем включить машину, я позвонил в городскую квартиру жене. Трубку взял Вадим Егорович Бирюков, Вадик, залопотал по-своему, по-детски. Резануло по сердцу. Захотелось оставить опасную практику до лучших времен и вернуться к теории. Но я сумел взять себя в руки. Кто-то должен двигать вперед экспериментальную науку. Я чувствовал, что уже застолбил себе место в истории.