Мой скафандр изо всех сил молотил жаберными крышками, прогоняя через налитые кровью жабры бедную кислородом воду. На глубину четырех километров не проникает ни единого кванта света, здесь всегда темно, холодно и страшно. Именно здесь живет Смерть. Нет, действительно, если и есть у нее где-то логово, то именно в этой бескрайней базальтовой пустыне океанского дна. Здесь жутко даже вдвоем, а в одиночку совсем неважно, все время хочется больше света, но нельзя потакать себе в безумном расходовании «светлячков» «СГОР-4». И все же я пошел на поводу у страха, снял с каркаса очередную ракету и запустил в вышину. Там уже догорало искусственное солнышко, и будет гораздо лучше, если через пару секунд вспыхнет новое.
Когда стало светлее, я сверился с показаниями орбитального навигатора и продолжил путь. Чтобы экономить глюкозу, поддерживающую жизнедеятельность скафандра, я не врубал водометы, а двигался только на перистальтических сокращениях внешней мускулатуры аппарата. Так получалось медленно плыть всего в нескольких метрах от донной глади, но я все равно чувствовал, что скафандр выдыхается. Ему ведь приходилось дышать за нас обоих, к тому же расстояние от базы «DIP-24-200» мы преодолели не малое.
«Долговязый, ответь Копухе», – передал я в эфир жестами Языка Охотников.
Когда легкие до отказа заполнены физраствором, чтобы противостоять чудовищному давлению глубины, использовать слова не выйдет. Поэтому общаться приходится жестами – перчатка переводит движения пальцев в текст, а рация на каркасе выбрасывает закодированные сигналы в эфир.
– Я здесь, Копуха, – дрогнули голосом Долговязого биомембраны под хитиновым шлемом. – Тебя плохо видно на сонарной проекции. Ушел далеко.
«Знаю, – ответил я. – Но и здесь все чисто. Только донные акулы иногда появляются».
– Возвращайся, у тебя же скафандр голодный.
«Ничего с ним не станет. Продвинусь еще на километр по азимуту, может, найду какие-нибудь следы».
Однако аппарат действительно двигался все более вяло, и это начинало меня напрягать. Наконец я решился на крайнюю меру, снял с каркаса медицинский модуль и достал оттуда инъектор с раствором глюкозы. Чуть приподняв хитиновую пластину на животе, я нащупал инъектором пульсирующую вену скафандра и всадил в нее дозу питательного вещества. Через минуту аппарат ожил настолько, что у меня появилась возможность врубить водометы. Скафандр, подобно кальмару, набрал в мантию воду и частыми толчками погнал меня вперед, разгоняясь все больше. Сразу сделалось веселее, и если бы не «рассол» в легких, я бы даже забубнил под нос какую-нибудь песенку.
Примерно через полкилометра я нашел тушу дохлого кашалота. Акулы-падальщики и донные ракообразные уже порядком ее объели, но все же при ближайшем осмотре я без труда определил причину гибели животного – в боку зияла здоровенная рваная рана, словно в кашалота пальнули из ракетомета с близкой дистанции. Хотя даже от попадания ракеты рана была бы поменьше. Нет, тут поработала живая тварь, скорее всего скоростная торпеда-биотех, вроде «Барракуды», с которой мне уже приходилось встречаться. Взрывается она не так сильно, как противокорабельные пожиратели планктона, поскольку рассчитана на уничтожение живой силы противника, но оказывается достаточно и для кашалота. Зато у «Барракуды» скорость такая, что можно не волноваться – и на водометах от нее не уйдешь. Так что если сонар засекает такую цель, то остается одно – драться.
Я поежился, вспомнив схватку с «Барракудой» в Средиземке. Если бы не подмога со стороны Рипли, если бы она не подставила себя под удар, я бы не справился с этой тварью. Странно только, что в этот раз такая же торпеда напала на кашалота. Не приходилось мне раньше слышать, чтобы биотехи атаковали обитателей океана.
«Здесь кашалот дохлый, – сообщил я Долговязому на базу. – Похоже на прямое попадание биотеха. Первый раз вижу, чтобы целью оказалось животное».
– Ого! Вот это находка! Ну ты молодец, Копуха! Торпеда просто так на зверя не нападет. Скорее всего кашалот вошел в охранную зону. Будь осторожен, такие места контролируют обычно с десяток хищниц. Тварь может быть где-то рядом.