Жесткая ковровая дорожка скрадывала шаги. Идя по коридорам, Талызин подумал, что здание, куда он явился по вызову, на самом деле гораздо больше, чем выглядит снаружи: этим несколько загадочным свойством обладают многие старинные особняки.
У двери с табличкой «14» он остановился и, внутренне подобравшись, постучал.
Откровенно говоря, вызов в Управление застал Ивана Александровича Талызина врасплох: он рассчитывал, что после возвращения из немецкого тыла, где он выполнил трудоемкое и сложное задание, ему дадут хотя бы недельку отдыха. «Разведчик предполагает, а начальство располагает», – улыбнувшись, подумал Талызин.
Кабинет, куда он вошел, был против ожидания невелик и отличался спартанской обстановкой: ничего лишнего.
Сидевший за столом человек в штатском вышел ему навстречу и радушно пожал руку.
– Присаживайся, – указал он на кресло. – Рад видеть в добром здравии.
За плотными шторами стрельчатого окна остался вечер, тревожный вечер военной Москвы.
Талызин окинул взглядом лепной карниз, обегавший по периметру высокий потолок, и поудобнее устроился и кресле, предчувствуя: разговор будет долгим.
Полковник Воронин переложил на столе несколько бумаг.
– Еще раз должен отметить, Иван Александрович, вы очень хорошо справились с заданием, – произнес он.
Талызин хотел что-то сказать, но хозяин кабинета жестом остановил его:
– Сильно устал?
Талызин не спешил с ответом.
– Говори, не стесняйся!
– Можно считать, что я в норме.
Андрей Федорович вздохнул, Талызину показалось – с облегчением.
– Немцы цепляются за все, чтобы переломить ход войны, – сказал после паузы старый разведчик, без видимой связи с предыдущим. – У нас появились сведения об очередном новом оружии немцев. Мы должны не опоздать с ответным ходом. И опередить союзников, которые, кажется, уже кое-что пронюхали. Суть дела такова: нам известно, что гитлеровцы сооружают где-то в районе балтийского побережья новый тип ракеты с серьезной начинкой…
– Я слышал об этом.
– Вот-вот. Мы замыслили кое-что по этому поводу. Хотим и тебя подключить.
– Я готов.
– Не сомневался в этом, Иван Александрович, – впервые за время разговора улыбнулся его собеседник. – Не стану скрывать: задание тебя ждет сложное, потруднее предыдущего. Речь идет как раз об этой самой начинке. Мы предполагаем, что немцы в пожарном порядке разрабатывают новое химическое оружие, которое может доставляться с помощью ракет.
– Значит, не взрывчатка?
Андрей Федорович покачал головой.
– Отравляющие вещества. ОВ широкого спектра действия. Может быть даже, нервно-паралитический газ.
– Но международные соглашения… Немцы ведь до сих пор не решались применять химическое оружие, – заметил Талызин.
– Верно, до сих пор не решались, – согласился Андрей Федорович. – И международные соглашения на сей счет имеют место. Но теперь ситуация на фронте резко изменилась. Смертельно раненный зверь способен на все… Наша задача – подготовить защиту против возможного удара немцев, – продолжал Андрей Федорович, – а для этого нам нужны полные сведения об этом новом оружии. Прежде всего, об ОВ какой группы идет речь. Но не только это. Надо знать их химическую формулу и саму природу вещества. Нашим ученым необходима, я бы сказал, опорная точка.
…Теперь, глубокой ночью, снова и снова прокручивая в памяти разговор с начальником Управления полковником Ворониным, Талызин не мог не признать, что дело ему и впрямь выпало заковыристое.
По сведениям, которые сообщили по тонкой и извилистой цепочке немецкие товарищи из Германии, в один из концентрационных лагерей под Гамбургом с месяц назад был брошен француз, до этого работавший в секретной лаборатории на мысе Свинемюнде.
О французе было известно немного: химик с ученой степенью, специалист в области синтеза высокомолекулярных соединений, в прошлом – работник крупнейшей парижской фирмы по производству взрывчатых веществ. Даже в Сорбонне преподавал… После того как немцы преодолели линию Мажино, попал в плен, работал на подземном предприятии. За попытку саботажа был арестован гестапо и брошен в концлагерь. Вот, пожалуй, и все. Имя, под которым он там, неизвестно, особых примет – кот наплакал: невысокого роста, тщедушный, очки носит… Человека по таким скудным признакам отыскать среди десятка тысяч заключенных – все равно что иголку в стоге сена. И потом: то, что француза бросили в лагерь… Что это? Оплошность немцев? Или ложный след, дезинформация? Немцы на такие дела мастаки…