В полумраке комнаты, звенела тишина, лишь шепот шелка, подобный вздоху увядающей розы, и хриплое дыхание, звучавшее как стон загнанного зверя, нарушали томную тишину. Воздух, казалось, застыл в ожидании.
Его руки, судорожно и нетерпеливо проходились по изгибам её бёдер, зажигая под кожей фейерверк мурашек. Искры пробегали по всему телу, словно от прикосновения к оголенному нерву.
Очередной тихий стон вырвался из её груди. Рыжеволосая бестия, с надменностью королевы, прожигала взглядом черноволосого мужчину. Её глаза, две бескрайние чёрные бездны, алчно пожирали каждый миллиметр его лица и шеи. В ней чувствовалась дикая грация хищницы, готовой к прыжку, но сдерживаемой невидимой уздой.
«Остановись, мгновение!»– словно шептала она, борясь с бушующим внутри пламенем.
Нога, внезапно вонзилась в его грудь, отправляя мужчину в свободное падение на пол. Из его уст сорвался разочарованный вздох, похожий на скулёж, выглядело это всё, как последний выдох умирающего гладиатора.
В этот момент он был повержен, его гордость растоптана, и он полностью принадлежал лишь ей одной.
– На колени, – прошелестел тихий, но властный приказ рыжеволосой девы. В ее голосе звучала сталь, обернутая в бархат ночи.
Он рухнул на колени, ища спасения в ее тени. Щекой прильнул к мраморной икре, словно к алтарю, осыпая нежную кожу трепетными поцелуями. Его руки, ведомые невидимой силой, поползли вверх, как лианы по стволу древнего дерева, достигая подола шелковой рубахи, что в мерцающем свете свечей казалась сотканной из лунного света и звездной пыли. Каждый его жест был мольбой, каждая клеточка тела – покорностью, а в глазах плескалось отчаяние, подобное бушующему морю.
Холодные, чуть шершавые губы чертили на коже призрачный путь поцелуев, высекая искры желания в самой глубине ее души. Пальцы, крадучись, как воры в ночи, скользили к шелковой границе белья.
Рыжеволосая богиня, восседающая на троне из смятых простыней, впилась побелевшими пальцами в ткань, словно пытаясь удержать ускользающий миг.
В его глазах плескалась мольба, бездонная и отчаянная, как у голодных детей Бертольда, просящих милостыню у черствых сердец горожан.
«Подайте хлеба, молим!» –
кричали они, но он, его взгляд просил лишь толику ее милости, разрешения.
Она купалась в ощущении всевластия. Контроль опьянял, сильнее чем терпкое вино. Контроль над ситуацией. Над ним.
Рыжеволосая фурия, мучительно медленно, как будто даруя последнюю надежду умирающему, кивнула. И он, словно сорвавшийся с цепи зверь, бросился в ее объятия.
Хлопок. Сердце, мечется в груди, отбивая безумную чечетку. Клариса, судорожно хватаясь за грудь, жадно ловит воздух, словно выброшенная на берег рыба. Щеки вспыхивают нежным пламенем, а руки трепещут в неудержимой дрожи.
«Снова этот сон…»
Клариса зажмурилась, отчаянно пытаясь захлопнуть дверь в этот кошмар, изгнать из памяти навязчивые видения. Но едва веки опускаются, погружая ее в темноту, как перед внутренним взором вновь всплывают его руки – призрачные, невесомые, скользящие по коже, как лунный свет по глади озера. И тихий шепот слов, едва различимый сквозь умиротворяющее потрескивание пламени свечей, – слова, что жгут сердце, то что она никогда бы не смогла сотворить.
Эти сны заполняли её ночь, и каждое утро она просыпалась с горьким ощущением утраты, будто что-то важное ускользало от неё наяву.
Она свернулась калачиком, прижимая дрожащие колени к груди, будто пытаясь оградиться от фантомного врага. Но враг ли он? Днём она грезила о нём, лелеяла его образ в глубинах сознания. Годами он был её навязчивой тенью, преследовал в грёзах и бодрствовании. Но тени не отступали. Они, словно чернила, просачивались в каждую трещину её души, заставляя сердце трепетать. Обжигающее пламя страха и томления разливалось по телу, превращая её в живой костёр.
Каждое утро Клариса силой воли изгоняла призраков ночи, но с первым же сумеречным вздохом тьмы знакомый кошмар возвращался, сплетаясь с мучительным желанием.
– Почему сны так цепко держатся за меня? – прошептала она, поднимаясь с постели.
Девушка считала, что ей нужно было вернуть контроль над своей жизнью. Она выбрала быть сильной, несмотря на тягучую тоску, заполнившую её разум. Может, завтра, когда рассвет коснётся её лица, этот сон наконец исчезнет.