Воспоминания приходили обрывками.
Сначала он вспомнил первые мгновения, когда пришел в сознание. Мальчик лежал на устланной сосновыми иглами бурой земле, уткнувшись лицом в сухую жесткую траву, а птицы кружили над ним и противно крухали. Но ему было все равно. Разум был подернут чернотой и ничего, кроме этой глухой черноты, для него в тот момент не существовало. Кто он? Где он? Как здесь оказался? Не важно. В мире, затянутом пеленой небытия, нет ничего важного. Лишь только молчаливое созерцание бездонного неба и черных птиц, кружащих над ним.
Потом острая белая игла света вонзилась ему в голову, и он со стоном открыл глаза, вновь выплывая из темноты.
В то же мгновение боль пронзила каждую клеточку тела и заставила надсадно закричать. Это длилось вечность, до тех пор, пока его глаза не привыкли к свету. Огляделся.
Трава. Сосновые иглы. Корни дерева. Это первое, что бросилось в глаза.
Он все так же лежал на земле. И вроде ничего не изменилось, но чутье подсказало – все было уже не так как прежде. Исчезли птицы. Но даже не они вызвали в душе это неприятное чувство тревоги. Что-то иное, гораздое важнее птиц, ушло, кажется, навсегда.
Мальчик попытался встать. И тут же застонал, не в силах выдержать новую красную волну боли, захлестнувшую его с головой.
Пришлось переждать. Делая маленькие глотки воздуха – на большие не хваталось сил, да и грудь пронзала колючая боль, – он вновь принялся осматриваться. Деревья. Склон. Внизу, по ущелью, вьётся черная дорога. Вот на этой черной дороге очередные воспоминания и обрывались. Словно на глаза накинули саван.
Следующее, что он помнил, было даже не картинкой, ощущением. Словно дрожащий воздух, в котором чувствовалось что-то мрачное, зловещее, окутавшее все непроницаемым туманом, кольцом окружившее его. Словно кто-то черный, не добрый стоял за спиной с занесенным ножом.
И третье воспоминание, самое долгое, после которого и пришло все, что было укрыто за дымкой небытия и после которого захотелось спрыгнуть с обрыва головой вниз.
Шли. Не останавливаясь, очень долго, не замедляя хода, не подбирая уставших, стирая ноги в кровь. Стоял зной. И зной этот был непрерывным, безнадежно-ровным, проникающим в самое нутро. Он жарил медленно, ибо не спешил, зная, что укрыться идущим людям негде.
Солнце было огромное, злое, и казалось, что с каждым новым шагом оно опускается все ниже и ниже, к земле, готовое изжарить всё.
До белизны калились камни и едва кто-то из идущих случайно наступал на один из таких кругляшей, как сразу же вскрикивал, а воздух наполнялся запахом паленой плоти и тряпья.
Мальчик шел с закрытыми глазами, потому что так не слепило солнце, лишь иногда открывая их, чтобы не наткнуться на раскаленные камни или не наступить на колючки.
Где же лес, у которого он очнулся? Где дорога, которую он видел? Почему сейчас одна пустыня, страшная в своем зное и беспощадная? Ответов он не знал. Да и не особо они его сейчас волновали. Ему было безразлично все – и эта дикая жара, и эти молчаливые безымянные люди, идущие вместе с ним в одном строю, и даже то, кем он являлся. Пустая оболочка, где вместо наполнителя пустота – вот кто он такой на самом деле.
Он без интереса наблюдал за собой с некой отстраненностью, словно бы со стороны и лишь гадал, когда умрет – через десять шагов или через сто? А смерть была близка. В теле совсем не осталось воды и оно, его тело, совсем еще юноши, превратилось теперь в подобие мумии – кожа посерела и высохла.
Шедшая вокруг немая толпа была тоже серой и мальчику на некоторое мгновение показалось, что все эти люди – двойники, так они походили друг на друга своей пыльной изношенной одеждой, превратившейся в лохмотья. Но потом, когда зрение с трудом сфокусировалось, он вдруг с удивлением обнаружил, что это и не люди вовсе, а какие-то причудливые звери, идущие на задних ногах.
Мальчик начал оглядываться по сторонам, с любопытством рассматривая каждого. И сразу же понял, что это не звери. Тела вполне человеческие, обычные руки, обычные ноги, а вот головы… У кого-то волчья, у кого-то козлиная, но в большинстве своем – коровьи. И полные немого ужаса глаза. У всех.