Уже полдень, я до сих пор лежу в постели, хотя давно уже проснулась. Вернувшись домой спустя пять лет, я так и не нашла тут ничего: ни материнской любви, ни понимания. Но сейчас все мои мысли занимала Джейн, где она, как могла пропасть и не оставить мне ничего, ни адреса, ни хотя бы прощального письма. Теперь в этом огромном богатом доме я терялась, он не принимал меня, да и теперь мне не хотелось стараться ужиться в нем. Порой мы вынуждены находиться там, где не должны быть, там, где не живет наша душа, как птица в клетке, хоть и в золотой.
В дверь тихонько постучали, на пороге появилась обеспокоенная Мэри.
– Эни, пора подниматься, ты ведь знаешь, что твоя мама… – начала она.
– Да, будет очень недовольна, – закончила я.
Она осторожно присела на край постели. Мэри работала у нас уже больше 20-ти лет. Я была совсем маленькой, когда на пороге нашего дома появилась она, совсем молодая, пугливая. Она пыталась скрыть от меня лицо, боялась напугать.
Помню, как Джейн что-то долго шептала ей на ухо, потом развернула и сказала: «Ну же, познакомься с Эни». Я помню ее лицо, обезображенное с одной стороны, но я не испугалась. «Здравствуйте, как Ваше имя?» – спросила я. Помню гордый взгляд отца за спиной. Мы жили богато, отец продолжал вести дело деда, которое приносило приличные суммы, но он не хотел, чтобы я была избалованным, капризным ребенком. Он учил меня уважать и любить любого человека, кем бы он ни был и сколько бы ни зарабатывал. «Мэри немного не такая, как все», – сказала мне Джейн, только позже я поняла, что в ней не так. Я росла, развивалась, менялась, а Мэри нет. Она была родом из бедной семьи, в которой неполноценный ребенок только обуза, так она и оказалась в интернате, в числе таких же брошенных, как и она. В 18 лет ее выставили и оттуда. Без денег, без родных, покинутую и растерянную – вот такую мой отец ее обнаружил. С тех пор она у нас и работала. Хотя мать всегда ворчала на отца за его безмерную доброту.
Сейчас она сидела на краю постели, так же, как всегда, предоставляя мне только правую сторону лица.
«Папа, что случилось с Мэри?» – спрашивала я его.
«Может, когда-нибудь она сможет рассказать об этом, но мы ведь сможем сделать вид, будто с ней все в порядке, да?» – ответил он.
Порой с людьми случаются такие вещи, о которых спрашивать не стоит, возможно, когда-нибудь они сами смогут рассказать о них. Но Мэри за все 20 лет проведенных с нами так и не рассказала нам об этом страшном ожоге на ее лице. Маленькая я думала, что мы настолько хорошо скрывали это, что она поверила нам. Пока однажды я не застала ее перед зеркалом. Она стояла неподвижно, не сводя глаз от своего отражения. А потом резко отпрянула от него и, развернувшись, быстрым шагом удалилась. Больше я никогда не видела, чтобы Мэри смотрелась в зеркало, она избегала своего отражения, будто хотела забыть свое лицо.
– Ты скучаешь по нему? – спросила я.
– Он самый хороший человек, которого я когда-либо знала, – лишь ответила она, сразу догадавшись, о ком я говорила.
Отец умер, когда мне было 15 лет, оставив нам большое наследство. Беатриса – так он часто называл ее: безупречная внешность, репутация, друзья. Она напрочь отказывалась воспринимать новое время, порой мне казалось, что она до сих пор находится в прошлом веке. Ее семья – Аддерли – были всегда богаты и знамениты в Великобритании. Мужья имели крупные промышленные дела либо находились в правительстве, а женщины вели светские беседы, тратили состояния мужей, следили за внешностью. Их дочери выходили замуж только за состоятельных и влиятельных мужчин. Так и совпало, что моя мать, Эллен Аддерли, вышла замуж за Джона Келли. Кто для нее был тогда мой отец, я до сих пор не знаю: прекрасным вариантом, или она все же любила его. Знаю только, что отец был без ума от нее.
– Мэри, ты сделаешь мне кофе? – попросила я. – И передай матери, я позавтракаю в комнате, неважно чувствую себя. Хорошо?