Страсти по театру

Ларочкина мама позвонила мне так поздно, как не разрешалось звонить в последнее время даже близким родственникам, потому что мама, сломавшая ногу еще зимой, а теперь – сразу после майских праздников – перенесшая вторую операцию: нога опять срослась неправильно, – практически не спала, и стоило ей задремать или просто забыться на несколько минут, в доме все начинали ходить на цыпочках, и даже ее любимый кот Марс, разбалованный ею так, что раньше он только что на ушах не стоял, тихонько укладывался поперек порога родительской спальни и сторожил сон хозяйки. Обычно мама все-таки засыпала ненадолго в это смутное время, когда поздний вечер переходит в раннюю ночь, и мы все тоже немедленно укладывались, чтобы ночью по очереди подниматься, заходить в родительскую спальню, где мама в одиночку занимала теперь широкую супружескую кровать, и спрашивать, не надо ли ей чего-нибудь.

Полуночный звонок, резко прозвучавший в тишине, вымел меня из постели: в два прыжка я оказалась у телефона и зашипела в трубку:

– Что нужно?

На той стороне помолчали немного, а потом я услышала, как Ларочкина мама – тоже шепотом – запричитала:

– Екатерина Андреевна, у нас Ларочка пропала!!!

До меня не дошел смысл сказанного, зато дошел скрип родительской кровати, с которой, видимо, пыталась встать мама, и я выпалила:

– У нас мама болеет, сюда нельзя звонить так поздно!

На той стороне положили трубку, а я пошла в родительскую спальню, где, действительно, мама уже сидела на краю кровати, опустив ноги – одна закованная свежим гипсом – на пол.

– Кто звонил, Катя? – спросила мама.

– Это по работе, ложись, мама, я с тобой посижу.

– Устала я лежать. В жизни не лежала столько, сколько теперь лежу. А что так поздно? Случилось что?

– Да что может случиться ночью в школе? – я не хотела волновать маму, потому что услышанное по телефону уже начало волновать меня, хоть я все чаще в последнее время повторяла себе, что незачем волноваться о делах чужой семьи, тем более никак меня не касающихся, тем более, что это теперь даже не моя ученица, а взрослая девушка. – Предупредили о смене расписания…

– Ночью?

– Ну, видимо, с вечера запарили. Тебе чаю принести? Печенюшек?

– Не хочу ничего, устала.

– Ну, ты потерпи немного, послезавтра съездим в больницу. Если все нормально, тебе разрешат ходить на костылях, будет веселее.

Мы еще поговорили немного, потом мама легла на высокие подушки, а я прикорнула рядом, и мы неожиданно заснули и спали до самого утра, и даже когда я уходила на работу, мама еще спала.

Уже на работе, в учительской, я вспомнила о ночном звонке и набрала номер родителей Лары (именно так и было записано в свидетельстве о рождении), мне ответили сразу же, видимо, Ларочкина мама так и просидела всю ночь у телефона.

– Вы простите меня, Екатерина Андреевна, я ведь и на время не посмотрела, сразу позвонила вам, может быть, вы что-то знаете…

Я знала.

Ларочка появилась в нашей школе в середине девятого класса. Отец ее – какой-то уникальный специалист в мостостроении – много лет работал в Алжире, сначала жил там один, потом, заключив многолетний контракт, перевез туда жену и дочь, уже там у них родился сын, младший Ларочкин брат. Лара с братом ходили в русскую школу, но на французском говорили, как на родном, а еще немного знали английский, и Лара, пришедшая в школу в тот момент, когда мы говорили о Базарове, которого большинство умненьких моих парней считали полным придурком, а девушки вообще этим персонажем не заинтересовались им ввиду его асексуальности, что, конечно же, не добавляло драйва в уроки, поразила меня тем, что встала на сторону Базарова, вызвав ожесточенную дискуссию, и в результате не совсем понятную подросткам книгу прочитали абсолютно все в классе, а после Лара написала сочинение, где диалоги сплошь были на французском языке (с аккуратным переводом в скобках каждой фразы).

Одевалась Лара с большим вкусом, на школьные вечера приходила в удивительной красоты джинсовых платьях: белых, сиреневых, салатовых, – и кроссовках. Она была белокура, негустые вьющиеся волосы мягкой волной опускались на ее покатые плечи или топорщились, как у одуванчика, стоило ей попасть под моросящий дождь. Фигура у нее была крепкая, но тонкая в талии, а грудь такая высокая и красивая, что на нее постоянно пялился наш учитель физкультуры – безумный татарин, – и так уже женившийся два года назад на нашей же выпускнице, едва ей исполнилось восемнадцать лет, так что теперь приходилось постоянно его одергивать.