Кисида Кунио (2 ноября 1890— 5 марта 1954) – одна из ключевых фигур японской литературы и театра XX века. Драматург, прозаик, переводчик, театральный режиссёр и критик, он стоял у истоков модернизации японской сцены, соединяя западные театральные традиции с национальной эстетикой. Его творчество – это мост между эпохами Мэйдзи и Тайсё и уже послевоенной Японией, между европейским влиянием и поиском собственного культурного голоса.
Настоящий сборник статей посвящён многогранному наследию Кисиды как критика, интеллектуала и колумниста. В своих работах он размышлял о природе искусства, о диалоге Востока и Запада, о судьбе современного человека.
Особое внимание в книге уделено его связям с русской и французской культурой – от увлечения Чеховым и Горьким до переводов Мольера и Жироду. Кисида не просто заимствовал западные идеи, но переосмыслил их, создавая уникальный синтез, который повлиял на всю японскую драматургию. Неудвительно, что самая престижная премия по драматургии названа в его честь. Без него сингэки или новая драма не состоялась бы.
Теперь, когда его работы стали частью общественного достояния, остаётся надеяться, что наследие этого выдающегося человека будет переведено и издано на русском языке. Особенно хочется увидеть на сценах его пьесы.
В этом небольшом сборнике читатель может познакомиться с его статьями, критикой и эссе, написанными с 1924 по 1954 год.
Не стоит представлять театр как зрелище для «масс».
Может существовать и «театр для себя». И ничего страшного, если будет пьеса «неинтересная другим».
Прежде всего, я хочу писать пьесы, про которые можно сказать: «Это – театр».
Хочу писать и такие, про которые скажут: «И это – театр».
А вот смогу ли я за всю жизнь создать пьесу, про которую скажут: «Вот это – театр»?
Я пишу пьесы не для того, чтобы «что-то сказать».
Я «что-то говорю» ради того, чтобы написать пьесу.
Не сердитесь. Чем это отличается от того, как вы пишете критику? Ах, всё-таки отличается?
Слово «драматично» стало таким же расхожим, как и слово «прекрасно».
Но те «особые переживания», которые все называют «драматичными», – вовсе не обязательно «переживания художественные».
И пьесы, живущие за счёт таких переживаний, я не хочу называть «театром для себя».
Осознать, что ты не способен писать пьесы, – не намного сложнее, чем понять, что ты не разбираешься в искусстве.
Я не стремлюсь писать пьесы о чём попало.
Но даже если мне опостылеет ходить в театр, я не перестану писать для него.
Когда-то я пробовал сочинять песни:
«Сколько ж этот мужчина получает в месяц?..»
«И лекции профессора слушал тоже…»
Понял – песни не моё.
Захотев писать пьесы, я начал ходить в театр.
И даже заявил, что люблю театр.
Если говорить о «самом современном» – ну, хоть ружьё, к примеру.
«Такая штука мне не нужна».
«Я не спрашиваю, нужна она тебе или нет!»
Радость от просмотра пьесы в большинстве случаев уже заключена в самом акте её написания.
«Эй, да разве ты не можешь писать о Японии?» – возмущённо говорит один приятель.
«Сейчас – не могу».
«Врёшь!» – бросает другой. «Да разве не о Японии ты пишешь?»
«Наверное, так».
Есть ли актёры, способные вдохновить автора?
Есть ли авторы, способные раскрыть актёров?
Сначала должны появиться актёры…
– Нет, сначала автор!
Заткнитесь, заткнитесь. Оба, кланяйтесь изящнее!
«Пьесы для чтения» – не более чем утешение несчастного драматурга.
А несчастный драматург – это тот, кого покинули актёры.
Хотя кто знает: быть может, сегодняшняя «пьеса для чтения» завтра станет блестящим «сценическим произведением».
Пример: «Шутки любви не терпят».
Можно считать, что «сегодняшняя сцена» – театр, актёры – созданы для «вчерашних пьес».
Есть люди, которые «не умеют читать пьесы» —
точно так же, как есть те, кто «не умеет читать ноты».
А «пьесы, которые может прочесть кто угодно», как правило, «невыносимы для просмотра».