Поэт-берсерк: об уникальности военных cтихов Павла Шубина
Алексей Колобродов
Позволю себе реплику об одном чрезвычайно важном моменте, который делает фронтовые стихи Павла Шубина явлением совершенно уникальным на щедром фоне русской военной поэзии.
1
Начнём с цитаты. «Папа! – сказал я, когда последний отзвук его голоса тихо замер над прекрасной рекой Истрой. – Это хорошая песня, но ведь это же не солдатская?»
Думаю, юный барабанщик из повести Аркадия Гайдара отказался бы признать полноценно «солдатской» практически всю нашу лирику военных и первых послевоенных лет. Примирило бы Серёжу Щербачёва с ней, наверное, очевидное обстоятельство: большинство этих песен и стихов, конечно, о солдатах, людях на войне. А разочаровало бы… В стихах практически отсутствуют сцены боёв и сражений: тяжелейшая повседневная рутина войны, цена побед, ненависть и проклятия врагу.
Феномен первым отметил Вадим Кожинов, рассуждая о военной поэзии: «…Преобладающая часть этих стихотворений написана не столько о войне, сколько войною. С “тематической” точки зрения – это стихотворения о родном доме, о братстве людей, о любви, о родной природе во всём её многообразии и т. п. <…> Преобладающее большинство обретавших признание стихотворений (включая “песенные”) тех лет никак нельзя отнести к “батальной” поэзии; нередко в них даже вообще нет образных деталей, непосредственно связанных с боевыми действиями…»
При этом принципиальным моментом остаётся практически полное отсутствие ненависти и агрессии. Советская военная поэзия – в диапазоне от гимна до лирики – как правило вполне девственна в пробуждении чувств, так сказать, недобрых: от социально-классовой ненависти до ксенофобии, и даже в отношении противника в непосредственном боевом столкновении.
В поэтических произведениях периода Великой Отечественной вообще очень редко встречаются «немцы» и «фашисты». Чаще речь идёт о «неких» врагах, причём даже в предельно откровенном для того времени стихотворении, ставшем песней, «Враги сожгли родную хату» Михаила Исаковского (1945).
Понятно, что есть враги, их надо уничтожать, но жизнь важнее смерти, и огромность и хрупкость её воплощает образ Родины с далёкими любимыми, единственным теплом родного дома, соловьями, осенним лесом, травой заросшим бугорком в широком поле, фронтовым братством с махорочкой, чарочкой и задушевным разговором…
И даже когда русские ребята поют: «В Германии, в Германии, в проклятой стороне», понятно, что эмоциональное отношение к территории, откуда пришёл жестокий агрессор, не распространяется на людей, её населяющих…
Именно здесь, вопреки расхожим либерально-идеологическим клише, несложно разглядеть цветущую сложность тогдашней духовной жизни, многообразие проявлений «скрытой теплоты патриотизма» (по Льву Толстому).
Всё познаётся в сравнении: в Третьем рейхе ничего подобного не существовало – ни в пропаганде, ни в искусстве, повсеместно той пропагандой заряженном. Военные марши («собачьи», по выражению писателя Виктора Курочкина) – наличествовали. Бытовые, преимущественно фольклорные, сюжеты и песенки – да, тиражировались. Но поэзия, рождённая всей полнотой сознания воюющего народа, красноречиво отсутствовала как культурный факт.
Добавим ещё один штрих – пограничный, но немаловажный.
Любой народ, и не только в критические моменты своего существования, может быть одолеваем демонами расизма и ксенофобии. Русский, понятно, не исключение – архаичного сознания в одночасье не отменить, – однако нравственная щепетильность в подобных случаях категорически запрещает русскому человеку «прямоговорение», высказывание от собственного имени. Чтобы озвучить соответствующий комплекс, ему надо либо надеть личину, выдав себя за кого-то другого, либо умереть. Уйти в иное измерение, где земные конвенции перестают работать.