Старая мать стирала на берегу реки. Большой песчаный берег, тянувшийся от горизонта до горизонта. Настолько большой, что старухе казалось, будто это не берег, а пустыня. Или дно моря. Серый песок опоясывал небо, закутанное черно-зелеными вязкими тучами. Ветер поднимался. Он был подобен змее, что медленно ползла по ноге. Его влага пробежалась холодом по морщинистому лицу. Надо успеть постирать. Мимо неё по реке плыли гнилые доски. Вот плывет и мачта. Или это опорная балка? Мать оторвалась от стирки и бросила взгляд на бескрайнее море, на самом краю которого бушевал далекий ураган.
Опустив взгляд, старуха снова увидела речную гладь, в которой стирала белую рубашку. Странно, когда она смотрела вперед, она была уверена, что перед ней море, а сейчас, когда она снова вернулась к своему занятию, вода снова стала рекой. Между досок мелькнула бледная кожа. Затем из-под воды вынырнул нос, потом глаза и рот, заполненный золотыми зубами. Между досок плыла отрубленная голова. Она уставилась на старуху, а затем рассмеялась.
– Как же ты постарела. Где сейчас твоя красота? Где толпы мужчин, что за тобой гнались. Они теперь такие старые и морщинистые, как и ты. Много ли сожалений в твоих тусклых глазах, а, ведьма?
– Плывите дальше, капитан, я вас никогда не любила. Да и вы сами, должно быть, уже не молоды.
– Тупая баба! Я сгинул в море! В аду мы вечно молоды! В пене и морской волне мы обречены тонуть снова и снова. Вечно пьяные, вечно гневные, вечно молодые! А вы все будете гнить в земле, изъедаемые червями. Такую судьбу ты избрала себе, отринув море… А могла бы стать русалкой…
– Плывите, капитан. Русалок вам там хватает. Вы многих забрали из света красных фонарей.
– Будь твоя воля. Я тут вообще проездом. Решил сообщить, что он идет навестить тебя. Он и к нам, бывает, заходит…
– Как он нашел тебя? – изумилась старуха-мать.
– Коль ищешь ада, всегда его найдешь. Так и он в одну мрачную ночь нашел нас. И смилуйся над нами морской дьявол! Но поднимается ветер, я должен плыть. Хотел бы я посмотреть на выражение твоего лица…
Голова закрутилась и поплыла дальше, исчезнув из поля зрения женщины. Ветер и правду становился сильнее. Издалека послышался скрип маленьких колес. В метрах семидесяти трех от неё поднялся песчаный вихрь. Одну доску за другой начало вырывать из воды и утаскивать в этот вихрь. “Негоже, когда ураган восстанавливает разрушенный дом, плохая это примета”. Но фундамент уже почти выстроился в бешеном вихре. Песок, плавился на лету, образуя стеклянные осколки. Щепки собирались в доски, а пыль мирно ложилась на места, где её так редко протирали.
Сзади неё послышались шаги. Это тучи шагали. Это туман брел, это небо кружилось вокруг сумеречного гостя. Кожа его была цвета морской волны, рубашка была разорвана. Глаза его светились как два маяка. Он подошел, поднимая песок в воздух, и положил руку на плечо старухе.
– Мама, я вернулся. Мама, ты постирала мою белую рубашку? – спросил он холодным тоном.
– Нет, сынок, все никак не могу отмыть от неё кровь.
– Это, наверное, кровь из раны на моей груди. Сквозное ранение в сердце.
– Не правда. Твои раны сочатся пеплом и песком. А это кровь твоих жертв. Была сначала. Я так долго её отмывала, что руки мои истерлись до крови. Теперь я отмываю её от своей крови, но её все больше.
– Ты устала, матушка, тебе бы отдохнуть, пойдем домой, – с этими словами он указал в сторону старого деревянного дома, возникшего на месте вихря.
Это был одноэтажный дом с крыльцом, выходящим на берег. На перилах были расставлены удочки. Там же сушилось бельё и рыболовная сетка. В нескольких шагах от дома были две деревянные балки с перекладиной, на которой висели качели.
– Ты иди, а я покачаюсь немного, потом приду домой, – продолжал человек, окутанный тучами.
Скрип колес стал еще ближе, и вот из-за дюны выехала небольшая пружинная кровать. Спереди к кровати была привязана в вертикальном положении арматура, на которой закреплено лоскутное покрывало, служившее этой конструкции парусом.
Сын помог матери подняться и сесть на кровать. После чего он отошел и трижды хлопнул в ладоши. С каждым хлопком небо позади него прорезал свет и конус его падал на землю сиянием театрального софита. При этом в каждом конусе появилось по мужчине. Каждый из них был одет в пиджак, клетчатые штаны и клетчатую кепку. Одежда была трех цветов: белого, серого и коричневого. Цвета элементов не повторялись. Мужчины ходили пригнувшись: то ли горбатясь, то ли просто склоняясь. Каждый шаг их размашистой походки сопровождался щелчком пальцев.