Глава 1: Деревня Глубокое
Тишина в деревне Глубокое была не просто отсутствием звуков. Она была ощутимой, словно мягкое покрывало, сотканное из шелеста листвы старых лип, неспешного скрипа колодезного журавля и приглушенного мычания коров на выгоне. В этой тишине жила семья Ивановых – Иван, крепкий, широкоплечий мужик с натруженными руками и добрыми, порой чуть лукавыми глазами, и его Вера, статная, с густой русой косой, что всегда лежала тяжелым венком на голове. Ее взгляд был полон той тихой, глубокой мудрости, что даруется годами крестьянского труда и заботы о доме.
Их изба, что стояла чуть в стороне от других, ближе к реке, была не просто строением из бревен и глины. Она дышала жизнью, пропахшая свежим хлебом, сушеными травами и чуть сладковатым запахом древесного дыма. Здесь рождались и росли дети Ивановых – старший Алексей, уже четырнадцатилетний, с отцовской хваткой и материнской рассудительностью; Анна, двенадцатилетняя егоза с пытливым умом и озорными глазами; и самый младший, пятилетний Петр, которому, казалось, солнце Глубокого подарило все свои лучи, сделав его волосы пшенично-золотыми.
Лето сорок первого года выдалось на редкость теплым и урожайным. Поля обещали щедрый урожай, сады ломились от наливных яблок, а в лесу, что подступал к самым околицам деревни, ягоды и грибы так и просились в корзины. Каждый день был наполнен привычными заботами и радостями: с утра Иван уходил в поле, Вера хлопотала по хозяйству, дети помогали, как могли, или играли у реки, а по вечерам вся семья собиралась за большим деревянным столом. За этим столом, обтесанным руками Ивана, обсуждались новости, строились планы на будущий год, звучали шутки и читались письма от немногочисленных родственников из города.
Они жили размеренной, предсказуемой жизнью, в которой каждый день был похож на предыдущий, но в этой повторяемости заключалась особая прелесть, спокойствие и уверенность. Городские новости о политике, о напряженной международной обстановке, доходили до Глубокого лишь отрывистыми обрывками, звучащими по радиоприемнику в клубе. Эти вести казались далекими, чужими, неспособными нарушить благодатный покой их мира. Крестьяне жили своей землей, своими посевами, своими заботами, и казалось, ничто не могло пошатнуть этот уклад.
Иван, хоть и слышал об этом, предпочитал не забивать себе голову. «Нам бы свое вспахать да убрать, а там видно будет», – говорил он Вере, когда та нет-нет да и заговаривала о том, что «немцы-то, говорят, на границе суетятся». Вера лишь тяжело вздыхала, глядя на детей, что беззаботно бегали по двору. Женское сердце всегда чутче к переменам, и в последние месяцы ее все чаще охватывала беспричинная тревога, словно предчувствие надвигающейся грозы.
В субботу, двадцать первого июня, деревня Глубокое гуляла свадьбу. Дочь мельника, светлоглазая Катерина, выходила замуж за парня из соседней деревни. Столы ломились от угощений, играла гармонь, песни лились до поздней ночи. Иван и Вера были среди приглашенных, и даже дети, получив особое разрешение, задержались дольше обычного. Смех, танцы, деревенские шутки – все это создавало ощущение незыблемости бытия, его бесконечности. Никто не мог и помыслить, что этот вечер станет последним таким безмятежным вечером для многих в Глубоком.
Когда семья Ивановых возвращалась домой под звездным небом, воздух был напоен ароматом скошенной травы и полевых цветов. Петр уснул на руках у отца, Алексей и Анна шли рядом, перешептываясь о чем-то своем, детском. Вера, прижавшись к Ивану, думала о том, как хорошо, как спокойно, как благодатно жить вот так, в своем доме, со своей семьей. И эта мысль была такой теплой, такой уютной, что она едва не прогнала то смутное беспокойство, что все еще теплилось где-то глубоко в душе.
Они легли спать, предвкушая спокойный воскресный день. Никто не знал, что утро этого воскресенья, двадцать второго июня, принесет с собой не солнце и тишину, а грохот и пламя, что навсегда изменят не только их жизнь, но и жизнь миллионов людей по всей стране. Деревня Глубокое еще спала, окутанная предрассветным туманом, когда вдали, за лесом, послышались первые глухие раскаты, которые никто поначалу не принял за нечто зловещее. Казалось, это просто ранняя гроза.