Секрет времени и крови

Всё началось 12 декабря 1973 года. Я помню это, потому что в тот день мне исполнилось пятьдесят лет. Вдобавок, приближалось Рождество, так что следовало ожидать снегопад. В этой части Северной Калифорнии Рождество всегда было белым – Чилкут находился высоко в горах Сьерра-Невада.

Маленькая прямоугольная зелёная вывеска была единственным доказательством того, что крошечный посёлок в самом деле существовал на свете. «Чилкут, Калифорния. Высота над уровнем моря: 5000 футов. Население: 58 человек».

Какой-нибудь рассеянный водитель легко мог проехать по двухмильному участку дороги, примыкавшей к посёлку, и даже не вспомнить, что он его видел.

Мы направлялись в город – ближайший к нашему дому. Он находился более чем в часе езды. Папа улыбался до ушей, выезжая на дорогу на своём новеньком тёмно-зелёном «Кадиллаке Купе Девилль». Ему нравилась эта машина.

– Итак, Элиз, не забудь: дерево должно быть крепким, красивым и высоким, – сказал он.

– Я знаю, пап. Я за свою жизнь повидала уже достаточно ёлок, чтобы выбрать хорошую… Тем более, ты всё равно всегда выбираешь её сам, – пробормотала я себе под нос.

Мама улыбнулась. Кажется, она услышала мою последнюю фразу и мысленно согласилась, что я права.

Именно так мы традиционно отмечали мой день рождения последние двадцать лет. Предполагалось, что я сама выберу рождественскую ёлку, но не припомню, чтобы папа хоть раз одобрил мой выбор.

– А вон та тебе не нравится? – спрашивал он. – У твоей ствол малость тонковат внизу. Та намного лучше, верно?

– Верно, – покорно бормотала я.

– Видишь, Сара, она молодец. Может отличить хорошее дерево от негодного.

Моя мать никогда с ним не спорила. Папа был слишком большим перфекционистом, чтобы позволить кому-то другому заниматься подобными вещами. Одна из его забавных маленьких странностей, которые я не замечала в детстве.

Было два часа пополудни, но казалось, что уже близятся сумерки. Солнце пряталось в слоях белёсых облаков. В тот момент, когда всё произошло, я смотрела в заднее окно, вглядываясь в белую пелену и пытаясь оценить видимость, но не могла ничего разглядеть дальше забора, тянувшегося вдоль дороги.

– Ричард, тормози! – крикнула моя мать.

Эти слова спровоцировали аварию, словно она предвидела, что так и произойдёт. «Кадиллак» занесло на соседнюю полосу, и я почувствовала, что папа потерял управление. Вместо асфальта под колёсами оказался скользкий лёд. Машина заскользила, и я напружинилась, ожидая удара. Каждая секунда этого медленного движения казалась вечностью. Я понимала, что мне осталось жить всего несколько мгновений, и цеплялась за них, вбирая в себя последние образы, которые увидят мои глаза, и последние звуки, которые ознаменуют мой конец.

– Элли! – Испуганный голос матери прозвучал в пустой тишине салона с каким-то осознанием и неуверенностью. А в следующий миг мы врезались.

Со дня аварии прошло тридцать девять лет, и всё же фотографии всколыхнули воспоминания о тех последних секундах.

Я посмотрела на выцветшие фото, на тонкую бумагу, истёртую на краях. Я знала, что никогда этого не забуду.

Последние слова моих родителей… Переливчатые тёмно-красные пятна – как открытые раны на коже земли… Перевёрнутый покорёженный «кадиллак», лежащий на обочине…

Фотографии были старыми – слишком старыми, чтобы я могла на них оказаться. И всё-таки я там была.

Шелковистые каштановые волосы матери струились по плечам, и я радовалась, что до сих пор помню их насыщенный шоколадный цвет, потому что чёрно-белые фотографии, конечно же, не могли передать его в полной мере. Так же, как не могли они показать миру её золотисто-карие глаза и румяные щёки. Моя мама была красавицей.

Мой отец, сидевший слева от неё, сосредоточенно смотрел в объектив, нахмурив брови и сжав губы. Его загорелая кожа красиво контрастировала с короткими светлыми волосами, которые он носил на прямой пробор и зачёсывал набок.