Российский колокол № 2 (46) 2024
Слово редактора
Дорогой читатель!
Литература, как сфера выдуманного, по моему мнению, не мыслится вне происходящего в реальной жизни. Писатели, критики, издатели должны обсуждать реальность, задавать неудобные вопросы, формулировать спорные темы, выносить суждения, принимать ту или иную сторону, горячиться, высмеивать, грустить, потому что назначение текстов – вызывать жизнь из небытия, снова и снова через мысль, через чувство. Текст – это эмоциональная ткань реальности, это одна из форм жизни.
К чему это я?
К тому, что этот номер очень разнородный. Я не искала общую тему для всех публикаций, не пыталась совместить тексты по схожести.
Наоборот, я хотела, чтобы чтение номера «РК» вызывало целую бурю разных эмоций, мыслей, чтобы захотелось поспорить, посмеяться, прочувствовать остроту и драму происходящего, насторожиться и прочее, что невозможно предугадать. Вам судить, получилось ли.
Этот номер я, непривычно для многих, начинаю с позабытого жанра сатиры и юмора. Сатира требует от автора умения очень тонко подмечать современность и нанизывать её на острую иглу, словно бабочку в коллекцию. Это умение несколько затёрлось в модных «продаваемых» тенденциях, отошло на задний план (А. Каневский, И. Ширяева, А. Оса-нов, А. Разживина). Также я обращаю ваше внимание на публицистику. Известные критики и начинающие публицисты затрагивают очень важные, острые вопросы, которые хотелось бы вынести на обсуждение (С. Морозов, А. Осанов, Л. Мейсарь, М. Лешкевич, Е. Гофман). У нас необычная подборка стихов, за что особая благодарность Н. Курчатовой;
в неё вошли стихи поэтов республик ДНР и ЛНР с важными предисловиями от составителей. Также продолжаю начатую в предыдущем номере публикацию метафоричных сказок о жизни (Н. Азоркина). Ну и как без прозы – рассказов и романа (Е. Кадомцева, О. Небелицкая, А. Макарова, О. Камарго, Л. Мейсарь и В. Волков).
С глубоким уважением к читателю, шеф-редактор Анна Гутиева
Сатира, юмор
Александр Каневский
Старый двор
Сейчас на этом месте вырос шестнадцатиэтажный дом с голубыми балконами. Первый этаж занимает огромный магазин «Дары моря». На стекле каждой витрины нарисована рыба, чтобы покупатели не забывали, как она выглядит.
На скамейке у первого подъезда два школьника – один острижен наголо, другой с лихим чубчиком – сообща решают задачу.
– …Из одной трубы выливается… Из другой – вливается…
Списки жильцов сняты в связи с предстоящим ремонтом. Дворника тоже нет: он участвует в республиканском смотре самодеятельности. Вхожу в подъезд, звоню в первую же дверь, обитую дерматином, спрашиваю – Харитона никто не знает.
– Трудная задача. Не решим… – доносится голос одного из математиков.
В этом доме у всех изолированные квартиры и изолированная жизнь. А когда-то…
Когда-то на этом месте бурлил страстями маленький южный дворик, заплетённый паутинами бельевых верёвок, на которых, как пойманные мухи, трепыхались чулки, майки и бюстгальтеры всевозможных размеров.
Я учился в политехническом институте и снимал койку у дворника Харитона. Одну комнату он сдавал постояльцам, а в другой размещалась вся его семья: маленький сухарик Харитон, его жена, большая и пышная, как буханка, и девять шумных разновозрастных Харитонычей. Когда-то здесь квартировали футболисты, поэтому все Харитонычи бегали в застиранных футболках. Дети были очень похожи друг на друга, имён их никто не помнил – различали по номерам на футболках.
Со мной в комнате жил ещё один постоялец, брюнет в галифе, который привозил сюда мимозу из Сухуми. Он привозил её спрессованную в чемоданах. Потом, как фокусник, из каждого чемодана доставал сотни букетов и увозил их на базар. Деньги, вырученные от продажи, прятал в галифе. Спал не раздеваясь. В комнате пахло потом и цветами. К концу распродажи он ходил, переваливаясь с боку на бок, как индюк, потому что был нафарширован деньгами от сапог до пояса.
Приезжал он уже много лет подряд, во дворе к нему привыкли и называли Нарзан.
По субботам маленький Харитон напивался, хватал топор и с криком «Убью!» гонялся за своей огромной женой. Подойти к нему никто не отваживался: он с такой яростью орал «убью», что стаи ворон начинали кружить в ожидании трупа.