(Салат для слона с оркестром)
Эта повесть, несомненно, автобиографична. Почти все персонажи имеют прототипов, я даже не потрудился менять имена. Но нигде не обещается, что поступки персонажей должны быть похожи на поступки прототипов. Надеюсь им будет интересно увидеть себя в кривом зеркале чужого восприятия.
…Дом стоял в центре деревни. В детстве я всегда боялся приближаться к этому дому, и потом, на протяжении всей жизни он являлся мне в страшных снах.
С виду это был самый обыкновенный дом, окруженный уютными старыми липами, но от него исходил сильный запах крови и смерти, какой бывает на скотобойне. Бабушка говорила, что его хозяева, пока были живы, дубили кожи, но я не знал, от того ли дом источает запах смерти, или есть какая-то другая причина… И вот сейчас я стоял перед ним, и знал, что войду в него… потому что войду. Потому что так надо по сюжету, написанному моим личным богом, потому что общему богу нет дела до меня. И я уже входил и я уже вошел туда в будущем, и поэтому мне не страшно, а даже любопытно, что еще там придумано для меня. Тем более странным было бы не войти туда, отказаться от судьбы, от уже написанного сюжета, в котором я был героем. Посмеяться над личным богом. Иметь смелость не быть героем…
Так случилось, что пролетающий жабль сбросил маленький вагончик на этом месте. Может быть этому способствовал некий Демон, заставив его (водителя жабля) нажать на рычаг именно здесь. Кто их, этих демонов, знает… Но так или иначе, вагончик стоял на холме среди лесов. Он был тут не один, оброс навесами и сетью дорожек, а потом и еще парой других таких же товарищей. Просто так вагончики в лесу не стоят, в них обычно кто-то живет: суровые таёжные лесорубы или бородатые геологи. Но нет. Здесь жили молодые жизнепробы, а точнее – самый дикий их сорт. Сюда не рискнули добраться лесорубы, не долетели геологи, их очередь еще не пришла. Неподалеку, опять же среди непроходимых лесов, угнездился целый город таких жизнепробов – отдельное самостоятельное государство. Не потому, что оно хотело политической независимости, а потому, что мало кто захочет добраться сюда из большого мира. В мире уже никто не помнит про этот город, затерянный среди лесов, кроме гениального Центра, а поскольку Центр старается не вмешиваться в дела жизнепробов, то многие из них уже и не верят в него. Точно так же и Холм представлял собою для города отдельную страну, существование которой несомненно только в сказках, как, например Африка. Все дети знают, что в Африке гориллы и злые крокодилы, но никто по-настоящему в неё не верит.
Холм затерялся где-то среди лесов, отделенный от остального мира водой рек, озер и океанов, воздухом старых лесов. С городом (который и сам состоял всего из нескольких улиц) его соединял только жабль. Он привозил посылки и сбрасывал их на зеленом поле позади холма. Поле, на самом деле, было уютной поляной, на которой жабль уместиться не мог, поэтому он садился изредка на болото, и тогда Ту с радостным криком бежал к нему, в надежде, что пилот позволит ему подергать рычаги, или даже поднимет его над лесом.
Ту и Мишель когда-то вместе обучались Мастерству у старого учителя Клизьмотрона1, и, совсем не удивительно, что они оказались в одном и том же месте в ключевой момент их судьбы. Еще в поезде они лежали на соседних полках, сидели за одним столиком и пили один портвейн, но не замечали друг друга. Потом поезд бесшумно подкрался к низкой платформе и железно спустил трапы.
Шу, оказывается, был родом из того же вагона, с соседней полки, и ночью сверкал оттуда очками, но в то время его природная застенчивость не позволила ему пить тот же портвейн. И всё же, он уже чувствовал себя с ними, и, когда толпа полезла из вагона на площадь, неосознанно держался рядом с ними.
А Слон был всегда. Когда еще не было планет и звезд, и даже пространства не было, Слон был. Он плавал в пустоте, и думал о чем-то большом, возможно, о Великой Пользе. Так утверждал Мишель, Слон же хранил загадочное молчание и вообще избегал говорить на эту тему.