Рассказы Эжена Столса

Первый и единственный историограф Вольного города Инфернштадта Эжен Столс проснулся тем утром в совершенно разбитом состоянии. Правда, то время суток, которое он выбрал для бодрствования, назвать утром можно было только с натяжкой. Причуды природы той части преддверия Лимба, в котором расположился Вольный город, не давали особого выбора в вопросах времени суток, равно как не сильно баловали жителей и разнообразием времен года. Проще говоря, в Инфернштадте всегда был расцвет осени и закат. Каждый проклятый день – осень и закат, круглый год. Каждый год. Закатное солнце медленно и печально обходило по кругу город, даже и не думая полностью опуститься за горизонт. Закат бывал мрачно-дождливым, мрачно-туманным и иногда, по большим праздникам, мрачно-багряным. Новоселам города первые десять лет эта особенность казалась даже романтичной. Эжен жил в этом городе более пятнадцати лет, и готическая мрачность викторианских зданий и пейзажей в стиле Эдгара По была для него привычной и родной. Вечный день всех святых только без детишек, за исключением разве что мавок и игошей из Квартала Нежити, но эти мелкие проказники обходились без конфет и ощущения праздника совершенно не создавали.

Но его разбитое состояние вовсе не было связано с погодой. Ощущая во рту привкус металла, он встал с кожаного дивана, на котором уснул прошлой ночью, потянулся, разминая затекшие мышцы, подтянул спадавшие штаны и пошел в ванную комнату. Уставившись в зеркало, он ополоснул лицо и привычным движением ощупал языком свои зубы, особенно тщательно исследовав клыки. В зеркале отразился светлокожий и темноволосый мужчина лет тридцати, с мускулистым поджарым телом и немного вытянутым лицом, заросшим трехдневной щетиной. Отражение посмотрело на него из зеркала и, не обращая внимания на то, что Эжен ждал от него честного отображения своей помятой рожи, прищурилось и сказало:

– Опять, тварь, всю ночь с упырями гудел?

– Технически – не с упырями, а с упырицами. Интересно, а есть такое слово? Свет-Мой-Зеркальце, скажи, да всю правду доложи: есть такое слово на свете – «упырица»? – язвительно ответил Эжен.

– Ну, если только рассматривать его как глагол с ударением на первом слоге, описывающий то, что ты вчера творил вместо того, чтобы выполнять очередной заказ бургомистра, – в тон ему ответило отражение, чем окончательно взбесило страдающую похмельем потенциальную жертву нападения вурдалака.

– Иди к черту! – ответил Эжен, отражение зеркало немного обиженно замолчало.

Вообще-то это зеркало было его основным рабочим инструментом. В Лимбе ведь нет Википедии, а сбор информации о каждом клиенте, который был ему заказан, являлся важнейшей частью работы историографа. Но в данный момент Эжен не был погружен в мысли о работе. Его заботило только его состояние – покусали ли его этой ночью. Казалось, пронесло на этот раз. Или все же нет?

Это была действительно серьезная проблема – каждый раз, когда он отправлялся в загул в «Веселую Артерию», единственный по-настоящему серьезный вампирский клуб Вольного города, он возвращался либо с юной на первый взгляд девицей (которую для душевного спокойствия все же не стоило спрашивать о её возрасте), либо с полным набором следов от укусов, расположенных, как говорили в его прежней жизни, в самых труднодоступных для антисептической обработки местах.

Можно было бы, конечно, тусить и в других злачных заведениях, но из «Мохнатой Лапки» он возвращался с блохами и шерстью на любимых брюках, из «Ра Всемогущего» – с шариками из навоза и кусками засушенных жаб в карманах, а из «Гниющей Челюсти» – с расширенными от ужаса глазами и чувством, что, несмотря на всю глубину его падения, всегда есть места еще ниже и омерзительнее. Какое-то время ему нравилось веселиться в «Тринадцатом Часе Двенадцатой Ночи», но габариты таверны маленького народца настолько ему не подходили, что возвращался домой он с шишками на лбу от дверных косяков и с чувством неловкости от отдавленных маленьких ножек. Кроме того, хоть феи и были весьма искусны в науках нежности, но разница в их размерах была, некоторым образом, критична. Так что в итоге он пришёл к выводу, что коктейль Кровавая Мери (с настоящей кровью) и укусы на гениталиях – выбор настоящего мужчины и человека. Что было весьма лестно для посетителей «Веселой Артерии», ведь на весь прекрасный Вольный город Инфернштадт единственным человеком и ходячей достопримечательностью был именно он – утомленный жизнью и симпатичными вурдалачками историограф. Нельзя сказать, чтобы их укусы могли ему навредить, те печати, которыми он себя из любопытства защитил, ещё только начиная изучать редкие гримуары, действовали и не думали ослабевать. Но, говоря откровенно, это был скорее вопрос гигиены, чем мистики, ведь, как известно, многие заболевания, о которых мужчины не очень любят разговаривать, берут начало в полости рта их развеселых спутниц.