Они называли это светом. Свет, что жжёт кожу с младенчества. Свет, что требует поклонов, взносов, смирения. Свет, что заставляет молиться, когда твой брат умирает от голода – и благодарить за «великую милость».
Элаар знал этот свет. Он рос под ним. Каждое утро он видел, как старшие в его посёлке склонялись перед Башней Принесения, произнося имена Тех, Кого Мы Благодарим.
Он знал их иконки. Знал их символы. Знал, что любая тень – грех. Что тишина – предательство. Что вопрос – преступление. Он и сам так жил. До вчерашнего дня.
Но что-то начало сдвигаться. Сначала – мелочи. Незаметные, как песчинки в ботинке. Камни у подножий храмов – были составными. Иконы, что веками считались нетленными, – блестели, как свежая эмаль.
Башня, которой они поклонялись… казалась не храмом, а чем-то иным. Холодным. Безликим. Чужим. А древние символы на ней – казались совсем новыми.
Впервые Элаар почувствовал несостыковку. Не страх. Не сомнение. А что-то… другое. Ощущение, будто он стоит в декорациях. И кто-то за кулисами… забыл опустить занавес.
Элаар не спал вторую ночь подряд. Он не мог. В голове всё звучал… голос. Он не говорил на языке Церковной Книги. Он звучал изнутри, будто кто-то трогал струны в его груди.
Он не просил. Не приказывал. Он… звал.
А прошлой ночью он увидел Сон. С заглавной буквы. Настоящий. Древний. Странный.
Башня Принесения – горела. А из её основания поднималась рука – из камня и света. И Элаар знал: это не аллюзия. Это было… воспоминание.
Он проснулся в холодном поту и долго смотрел в потолок, дрожа. Внутри металась мысль: это ложь. Вся жизнь – ложь. Но если это правда… то кто тогда я?
Он хотел забыть. Хотел снова стать нормальным. Хотел отвернуться. Но – не смог.
Что-то внутри уже раскололось.
Он начал задавать вопросы. Не вслух – мысленно. К себе. К тем, кто был до него. К голосу, что звучал не в ушах, а в груди.
Он пытался вспомнить: когда впервые почувствовал, что слово «спасибо» звучит, как приговор. Что «покой» – не чувство, а приём удушения.
Он смотрел на мир – и впервые не узнавал его.
Всё, что раньше казалось незыблемым, теперь выглядело… как обломки.
Как будто реальность треснула по шву – и под тонкой оболочкой ритуалов и лозунгов блеснуло что-то чужое.
Не свет —
а отражение света.
Он чувствовал это. Но не мог понять. А хуже всего – он больше не хотел понимать так, как учили. И это пугало… больше всего.
Утром он пошёл на полевые работы – как положено. Он делал всё правильно. Как и все.
Все шли, склоняя головы. Не потому, что верили – а потому что иначе было нельзя. Те, кто кланялся, делали это с молитвой. Или – с камнем в горле. А кто без камня – тех уже не было.
Элаар стоял среди них. С серпом в руке. С жаром в спине. С голосом – внутри.
Он хотел забыть. Хотел быть, как все. Но с каждой минутой понимал: уже не может.
Он смотрел, как уносят тело – «пропавшего» ночью. Как жрец проходил мимо – и каждый склонялся. Как на каменных плитах, где с утра ещё были капли крови, уже выстроились дети. Чтобы учиться говорить «благодарю».
Он стоял – и не мог даже выругаться. Потому что язык не слушался. Потому что всё тело… знало, что это правда.
Жрец шагнул к нему. Высокий. В белом. На лице – маска из гладкого золота. А голос – безжизненный, как эхо чужой воли, пробившееся сквозь маску.
– Кого ты благодаришь за Свет?
Тишина. Как после удара. Всё вокруг застыло – даже ветер.
Все смотрели на него. Но не как на человека – а как на дыру в строю.
Элаар не ответил. Он хотел. Язык дёрнулся, как раненый зверь – но не нашёл слов. Потому что в груди уже звучало другое.
Голос. Не страшный. Не грозный. А тихий.
Как правда, сказанная впервые: