В стране великой, на земле благодатной, в тесноте стен монастырских сошлись трое. Молодой послушник богатырского роста, розовощекий от природы, побагровел от недовольства сильного. Жадно глотая воздух в духоте комнаты, держал он слово перед игуменом о событии, которое не только увело его с дороги домой, но и напомнило о печали дня прошедшего. Печаль, принудительно и практически полностью заглушенная к вечеру водой огненной в теле молодца, стала причиной появления третьего собеседника.
– Он из этих, реставраторов, будет, начальник. Шел я, шел своей дорогой, вижу – копается опять там. Сегодня днем лазили в могилу, и вот… Мы, прости Господи, все обет молчать дали, но второй раз я не могу – грех! Покойника тревожить! Еще и такого! Люди гибли ради этого места, а тут… Я его остановил силой, он отпор не дал…
Рукой он крепко держал нарушителя за плечо пиджака, прижимая его к стулу, невольно ища опору для себя.
Сидел мужчина лет сорока с кровавым подтеком на брови. Сидел, смиренно опустив глаза. Руки его были сжаты в замок, а грудь поднималась при дыхании шумном. Казалось, если он разомкнет ладони, то из них высвободится сила нечеловеческая, а из груди вырвется огонь, дыханию дракона подобный.
– Отправляйся, родной, спать, ночь на дворе, а мы потолкуем с между собой, – успокаивал послушника игумен.
– Да я его… – богатырь резко потянул пиджак нарушителя на себя.
– Иди с Богом. Спасибо тебе, – батюшка приблизился к молодцу и рукой направил его к выходу.
Блюститель порядка, продолжая бубнить себе под нос недовольство коммунистами, безбожниками и прочими товарищами, порушившими страну великую, отпустил свою жертву и, зашатавшись в дверном проеме, как шар в лунке, преодолев порог, сошел вниз по дорожке.
Военный чиновник, коим оказался мирянин, поднявшись со стула и расправив плечи, обернулся великаном, ростом на голову выше задержавшего его послушника.
– Спасибо, что силу не применили против Георгия, Лев Константинович, беспокойство в нем поселилось, хоть и по́стриг у него вскоре, – благодарил настоятель. А вас какая сила на могилу опять завела?
– Батюшка, я справиться перед отъездом хотел, все ли на своих местах.
– От сего дня ничего на свои места встать уже не сможет… Та же печаль, тревожившая молодого послушника, черной тенью легла и на лицо старца.
Игумен смотрел холодно, и холод этот глубоко проникал в невосприимчивого Минина и заставлял оправдываться в той мере, на которую был способен человек, прошедший школу комитета безопасности страны великой, за свое любопытство во время перекура.
– А в столице благословили! Вы поймите, этот срок правителя идет тяжко – войны с горцами и террористы ошалелые… Мы нуждаемся в вашей поддержке. Вся страна нуждается. Теперь в монастыре капитальный ремонт проведут, холмы укрепят и могилу лучше оформят. Что в сравнении с этим несколько волос с головы мертвеца?
Минин светским жестом вытянул руку для прощания.
– Ну, вижу, утомил я вас. Еще раз спасибо за содействие!
Батюшка не ответил, руки на прощанье не подал. Глубокая скорбь таилась во всей его фигуре. Он отвернулся от гостя и тихо промолвил:
– Ступайте…
Минин вышел за ограду в темень надвигающейся ночи, отирая кровь со лба. Сел в служебный мерседес, растворившийся в вечерней мгле.
– Я, было, подумал, что вы поклоны отвешиваете по пути, Лев Константинович, – неожиданно громко после долгого молчаливого ожидания в одиночестве произнес светловолосый водитель.
– Да тут один справедливостью увлекся…
– Смелый какой…
– Да… дуракдураком.
Десятиминутный перекур шефа растянулся до разбирательства с послушником. За это время в голове шофера вызрели и роем вились вопросы многочисленные.
– А что если то не его волосы? Молвили люди, что, быть может, не его тогда здесь захоронили.
– Здесь, не здесь… А в записях будет отмечено, что волосы взяты именно из этой могилы! И ты это запомни!
– Ну-ну, а если в ходе эксперимента вырастет… другой?
– Смекай, башка. Ты думаешь, что мы бы начали программу, не зная, где настоящие взять?!