Земной отрадой сердце не томи,
Не пристращайся ни к жене, ни к дому,
У своего ребенка хлеб возьми,
Чтобы отдать его чужому.
И будь слугой смиреннейшим того,
Кто был твоим кромешным супостатом,
И назови лесного зверя братом.
И не проси у бога ничего.
А.Ахматова
А труднее-то всего с самим собой, ни с кем-то. Вот это открытие!!! Так чего же это вот уже сколько лет она, он, да и все они искали виноватых?!?
– Господи, благослови, дай силы любви и чистоты, позволь, позволь вновь стать такой ясной и прозрачной, как дитя, – с этими словами совершала Дарья вот уже пятый круг вокруг буддистского храма. Ей бы повторять какое-нибудь: «ун мани падме хум», но она не была буддисткой. Она не была ни католичкой, ни православной, ни атеисткой, вообще она не верила в Бога, она знала, что Он есть, она ЗНАЛА его в себе и вокруг. Везде.
– Как мне вдруг стало нелегко, Боже. Мне все казалось, что еще чуть-чуть и я прорвусь, ну хоть чуть-чуть поближе к тебе, в любовь, но нет, впереди огромный путь. Бесконечный путь. Думала, люблю красоту, а люблю-то я «красивость», правильную «пахнущность», всякую ухоженность, элегантность, словоохотливость, в общем всякую пакость. Конфетные обертки. Я – нечиста. Я – эстетка. А он – эстет. А мы – «подобное к подобному», – зацепка ума. Господи, во мне не хватает любви, чтобы любить все простое, помоги!!! Я не люблю овсяную кашу, я люблю спаржевый суп с креветками, не люблю «Ленпошив», люблю «Etro», не люблю мужчин, не умеющих делать красивых комплиментов, а просто красиво молчащих.
Она бы и проползла на коленях сто кругов вокруг этого храма, только бы помогло, но она уже знала, что истинная помощь – внутри. Искать нечего и негде.
Совсем молоденькая. Зеленые глаза. Такие наивные, что один именитый еврей Исаак назвал ее «птичкой». Птичка-Дашенька, задыхающаяся от своей восторженности, хотела замуж. В свои-то девятнадцать. Ничего не понимала в жизни. Неслась галопом. Очень весело. Очень стремительно. Очень энергично. Шутя, сказала ему пару судьбоносных слов:
– Ну, нет, без регистрации к тебе в дом не пойду, я так не воспитана.
Что мне мама скажет?!? Без тебя тоже совсем не могу, у психологов это сейчас называется синдром «Ромео и Джульетты» – ты – за порог, я – в депрессию.
На следующий день они с Николаем подали заявление.
Он был тихий, деликатный, совсем не диктовал своих условий жизни. Свадьба была тоже тихой. Никто даже не подрался. Только она сильно уж плакала, когда гости по русской традиции бросали на пол мелочь и рис, а ей все это нужно было подметать. Ей казалось, что это будет длиться вечно. Хорошей хозяйки по всем приметам из нее получиться не могло. Плясали прямо во дворе многоэтажного дома. Вокруг собирались какие-то случайные люди, желающие выпить или перекусить задаром. Подошла цыганка:
– Возьми за спину две ленты. Синюю и красную. Вытянув, не глядя,
красную, с уверенностью заявила: скоро родишь дочь. Она возмутилась: и в планах не было. Да и вообще, мы с Николаем сына хотим. Через восемь месяцев, лежа после перенесенной клинической смерти с запутанным в волосах лицом, пыталась вспомнить:
– «Кажется, сказали, что девочка».
Помнила она отчетливо только, как раскрылся какой-то белый тоннель и она, она точно знала, что это она, только без тела, а как большая молекула, гремя своими круглыми боками, покатилась к сияющему на горизонте солнцу. Почти докатилась уже, но вдруг увидела себя как-то сверху, точнее, свое уставшее тело, а рядом причитала санитарка:
– Ну вот, не доглядели, краник забыли перекрыть. Такая потеря крови. Ни пульса, ни давления. Влетиииит…
Что это был за «краник» и как это все закончилось, для нее осталось загадкой. Лежала, глядя в потолок. Все вызывало безграничное удивление:
– «Зачем я здесь. Какой ребенок? Мой?!? Кормить нельзя? Травма?» Очень хотелось к маме и плакать. И она плакала. Вспоминала, как ровно половину детства провела в больницах. Астма. Ждала маму до одури. Проделывала в заиндевевших окошках маленькую дырочку и смотрела в нее часами. Мама все не шла. Приходил красивый молодой мужчина. «Ты кто? Муж мой??? Ах, да.»