– С точки зрения меня, как эксперта по уголовным делам, – сказал Шерлок Холмс, – после смерти профессора Мориарти Лондон стал на редкость неинтересным городом
– Вряд ли найдётся много обывателей солидарных с вами, – ответил я.
– Ну-ну, я не должен быть эгоистом, – сказал он с улыбкой, отодвигая стул от стола. – Общество, безусловно, выигрывает, и никто не проигрывает, за исключением бедного безработного специалиста, чья профессия не нужна. Для этого человека утренняя газета – источник новой полной приключений работы. Часто это лишь слабый след, Ватсон, самый слабый намёк, и всё же этого было достаточно, чтобы я понял, что криминальный мозг был там, так же, как лёгкое дрожание краёв паутины напоминает о грозном пауке, который скрывается в центре. Мелкие кражи, бессмысленные нападения, кажущееся бесцельное насилие – для человека, у которого есть ключ к разгадке, всё это объединяется в одно целое. Для специалиста, изучающего криминальный мир, ни одна из европейских столиц не давала столько материала, как Лондон. Но только не теперь. – Он пожал плечами в шутливом осуждении сложившегося положения дел, для которого сам так много сделал.
Это было спустя несколько месяцев как вернулся Холмс. Я, по его просьбе, продал свою практику и поселился в старом доме на Бейкер-стрит. Молодой врач по имени Вернер купил мою маленькую кенсингтонскую практику и с поразительной лёгкостью дал самую высокую цену, какую я осмелился попросить. Счастливый случай, который объяснился только несколько лет спустя, когда я узнал, что Вернер был дальним родственником Холмса и что деньги предоставил мой друг.
Месяцы нашего сотрудничества, в то время, не были столь безоблачными, как он утверждал, ибо, просматривая свои записи, я обнаружил, что этот период включает в себя дело о бумагах бывшего президента Мурильо, а также шокирующее происшествие с голландским пароходом «Фрисландия», которое едва не стоило нам обоим жизни. Однако его холодная и гордая натура всегда питала отвращение ко всему, что имело публичную огласку, и он самым строгим образом обязал меня не говорить больше ни слова о себе, своих методах или успехах. Запрет, который, как я уже объяснил, был снят только теперь.
Шерлок Холмс откинулся на спинку стула после своего капризного протеста и неторопливо разворачивал утреннюю газету, когда наше внимание привлёк громкий звонок в дверь, за которым немедленно последовал глухой стук, как будто кто-то стучал кулаком в наружную дверь. Когда дверь отворилась, в холл ворвался уличный шум, быстрые шаги застучали по лестнице, и мгновение спустя в комнату ворвался молодой человек с безумными глазами, бледный и растрёпанный с трясущимися руками. Он смотрел на нас, переводя взгляд с одного на другого и под нашим вопросительным взглядом понял, что за столь бесцеремонное вторжение необходимо извиниться.
– Простите, мистер Холмс, – воскликнул он. – Вы не должны сердиться на меня. Мистер Холмс, я несчастный Джон Гектор МакФарлейн.
Он объявил об этом так, словно одно это имя могло объяснить и его визит, и его манеру, но по бесстрастному лицу Холмса я понял, что и для него это значило не больше, чем для меня.
– Возьмите сигарету, мистер МакФарлейн, – сказал он, протягивая ему портсигар. – Я уверен, что глядя на вас, мой друг доктор Ватсон прописал бы вам успокоительное. Последние несколько дней погода была очень тёплой. А теперь, когда вы немного успокоитесь, я буду рад, если вы сядете в это кресло и очень медленно и спокойно расскажете нам, кто вы и чего хотите. Вы назвали своё имя так, как будто я должен был знать его, но уверяю вас, что, кроме очевидных визуальных фактов, что вы холостяк, адвокат, масон и астматик, я ничего о вас не знаю.
Поскольку я был хорошо знаком с методами моего друга, мне было нетрудно проследить за его выводами и заметить неряшливость одежды, пачку юридических бумаг, амулет для часов и сиплое дыхание. Наш клиент, однако, изумлённо посмотрел на Холмса.