Павел Максименко
PRO ET CONTRA
вольные рассуждения о русском радикализме
ПРЕДИСЛОВИЕ
Ещё будучи школьником, я услышал от профессора Евгения Ильича Ламперта1 совершенно неожиданный – на фоне советской индоктринации – взгляд на творчество Герцена. Дальнейшие и более вдумчивые беседы с ним, растянувшиеся не на один год, открыли мне глаза на такие фигуры, как Чернышевский, Добролюбов, Писарев, Белинский, Бакунин. Неожиданность этого открытия была столь сильна, что оно (открытие) захватило мои мысли на многие десятилетия. Так случилось, что из этой компании «собеседников» мне ближе и интереснее оказались трое – Чернышевский, Добролюбов и Писарев. И я, шаг за шагом, год за годом, погружался как в их работы, так и во всё их окружение, как литературное, так и вполне бытовое. Это естественно сподвигло меня и на чтение работ таких известных деятелей XIX века, как Победоносцев, Катков и иже с ними.
В результате более четырёх десятилетий я так или иначе возвращался к той эпохе, пытаясь осознать не столько её саму, сколько её проекцию на волнующие меня проблемы дня сегодняшнего. Результатом этих размышлений и призван стать этот опус, смысл который менее всего просветительский, но более фиксирующий мои собственные мысли, суждения и аллюзии.
Убирая аспект упомянутых личностей, можно сказать, что в основе этой работы лежит русская радикальная и революционная мысль шестидесятых годов XIX века, а основной темой является взаимодействие людей, идей и событий. Некоторая историчность, играющая для меня роль опоры и катализатора настроения, сочетается с тремя указанными персонажами, которые как выражали, так и помогали сформировать переломный период в истории русской революции. События своеобразные для того времени, привели к далеко идущему преобразованию людей и общества, и, полагаю, этот период достоин обсуждения и осмысления. Социальные, экономические и политические события того времени, показывают зарождение новой напряженности и новых конфликтов в российской жизни, новых путей мышления и действий, и они являются основной силой, направлявшей меня в интерпретации персонажей. Но вплетение этой силы в историю жизней и мыслей персонажей привело бы к слишком широко распространенной и безликой картине и снизило бы интерес к тому, чем они являются, в отличие от того, для чего они предназначены. Я надеюсь, что принятый мною метод не оказывает неоправданного влияния на предполагаемое и недостаточное единство книги.
Длинноты и частичная детализация не претендуют на полноценное историческое полотно, как и на то, что это работа является исчерпывающей или исключительной. Моя главная цель состояла в том, чтобы взглянуть на историческую ситуацию в том виде, в каком она представлялась радикальным современникам в России и передать их собственный исторический опыт так, как я смог увидеть и осознать его за почти полвека собственных раздумий. Свидетельства, из которых я черпал этот опыт, послужили укреплению убеждения в том, что рассматривать события нужно глазами современников, если быть точным, самых ярких современников.
Но, в то же время, ни один ученик истории не может избежать вовлечения в свое собственное время с точки зрения прошлого, или, по крайней мере, в прошлое, с точки зрения его собственного опыта.
Я в большом долгу перед многими, в основном советскими, писателями и учеными, сделавшими изрядно для изучения данного предмета, перечисление чьих имён и работ было бы слишком громоздко. Учитывая, что данный опус ни в коей мере не претендует на научность, я исключил библиографию и не указываю точные источники цитат, сокращая себе время рутинной библиографической работы и отсекая тем самым оный труд от аналогичных по теме трудов научного сообщества.
Кроме уже упомянутого выше профессора Евгения Ламперта, я приношу свою благодарность тем учёным мужам, у которых хватило сил и милосердия выслушивать мои юношеские – и потому наивные и крайне ходульные – размышления и направлять мои неокрепшие мысли: академику Феликсу Трофимовичу Михайлову, академику Юрию Михайловичу Лотману и профессору Юрию Леонидовичу Светлову; не меньшую благодарность я испытываю и к немалому количеству моих собеседников в актёрской и поэтической среде, перечисление которых было бы делом непростым, ибо имя им легион; отдельная, особая, трудно формулируемая по глубине и смыслам, благодарность моему отцу, не только привившего мне пагубную привычку думать, но и всегда готового выслушивать, критиковать и рассуждать; не меньшая благодарность и моей матери, которая, будучи очень далёкой от темы данного опуса, тем не менее всегда (даже не понимая сути) поддерживала меня не только делом, но и словами одобрения и понимания.