Существо остановилось и приникло к земле, глядя на крошечные точечки света впереди, неярко горевшие во мраке.
Существо заскулило в страхе и тревоге.
Этот мир был чересчур жарким и влажным, а тьма – слишком густой. И было тут слишком много буйной растительности. Атмосфера неистовствовала, и растения стонали от боли. Размытые сверкающие вспышки совсем не освещали ночь, и где-то далеко-далеко слышались чьи-то протяжные, басовито рокочущие стенания. И здесь была жизнь – гораздо больше жизни, чем пристало иметь какой бы то ни было планете, – но жизнь низшая, частично состоявшая просто из биологического месива, маленьких сгустков, способных лишь вяло отзываться на определенные раздражители.
Может быть, сказало себе существо, и не стоило так упорно рваться на волю? Может, лучше было бы остаться в том месте, которому нет имени, там, где не существовало ни бытия, ни ощущения или воспоминания о бытии, – лишь черпаемое откуда-то знание самого факта, что есть такое состояние, как бытие, да еще редкие проблески разума, разрозненные обрывки информации, которые подогревали стремление бежать, обрести независимость, разобраться, почему оно оказалось именно здесь и как сюда попало.
А что теперь?
Существо льнуло к земле и скулило.
Каким образом в одном месте может оказаться столько воды? И так много растительности, и такого неистового буйства стихий? Как вообще на планете – на любой планете – может царить такой кавардак, такое безвкусно-цветистое изобилие? В таком количестве воды, ручьем бегущей под уклон, стоящей в мутных лужицах на земле, было нечто святотатственное. Мало того, вода присутствовала и в атмосфере, насыщенной стремительными каплями.
Что это за ткань, которая обхватывает горло, покрывает спину, волочится по земле, развеваясь на ветру? Защитная оболочка? Но прежде существо никогда не нуждалось ни в каком прикрытии. Ему нужна была только его собственная шубка из серебристого меха.
Прежде? – спросило себя существо. Когда это «прежде»? Прежде чем что?
Существо напрягло память, и возникло смутное видение какой-то хрустальной земли с холодным сухим воздухом, со снежной и песчаной пылью, где небо полыхало множеством звезд, а ночь, озаренная мягким золотистым светом лун, была такой же яркой, как день. А еще возникло навязчивое, туманное, полуосознанное воспоминание о том, что оно, существо, отправилось в глубины космоса вырывать у звезд их тайны.
Но что это было, воспоминание или фантазия, рожденная безликостью того места, откуда бежало существо? Этого никак не узнаешь.
Существо выбросило пару рук, подняло с земли ткань и скомкало ее в руках. Вода сочилась из материала, маленькие капли со всплесками падали в лужи на земле.
Что это за точки света впереди? Это не звезды: слишком близко к земле, да и вообще тут нет звезд, что само по себе немыслимо, ибо звезды были всегда.
Существо с опаской потянулось мыслью к этому ровному свету. Там было еще что-то кроме света – на заднем плане ощущалось присутствие какого-то минерала. Существо осторожно ощупало этот фон и осознало, что там, в темноте, стоит минеральная глыба слишком уж правильной формы, чтобы быть природной скалой.
Вдали не смолкал грохот; тревожные вспышки далеких огней уносились в глубины неба.
Идти дальше? – гадало существо. Обогнуть огоньки по широкой дуге или двинуться прямо на них, чтобы узнать, что они такое? Или, быть может, следует пойти назад и постараться опять отыскать ту пустоту, из которой оно бежало? Хотя теперь уже неизвестно, где это место. С момента своего освобождения существо ушло далеко.
И где те двое других, которые тоже были там, в небытии? Они тоже освободились? Или остались, почувствовав, быть может, сводящую с ума отчужденность, что царила вокруг? А если они не бежали, то где могут быть теперь?
И не только где они, но и кто они?
Почему они не отвечали? Или они не слышали вопроса? Возможно, в том, не имеющем названия месте не было подходящих условий, чтобы задавать вопросы? Странно, подумало существо: делить жилье с двумя другими созданиями, испытывать то же ощущение неосознанного бытия и не иметь возможности вступить с ними в связь.