Страшно! Как же ей было страшно! И все-таки каким-то образом ей удавалось высоко держать голову и подавлять подступавшую к горлу тошноту. Это не был ночной кошмар, который забудется к рассвету, однако все происходило не наяву, а словно в замедленной киносъемке. Она не могла разглядеть лиц. Со всех сторон лишь горящие любопытством глаза и открытые рты, готовые проглотить ее целиком. Голоса доносились до нее, как далекий шум волн, бьющихся о скалы. Гораздо громче, гораздо настойчивее, будто отбивая ритм какого-то дикого танца, грохотало в груди ее обезумевшее сердце.
Держись, держись, командовал мозг, пока сильные мужские руки тащили ее сквозь толпу, бурлившую на ступенях здания суда. От нестерпимого солнечного света заслезились глаза, и она пошарила в сумочке в поисках очков. Они подумают, что она плачет. Нельзя давать им ни малейшего намека на ее истинные чувства. И молчание… молчание – ее единственная защита.
Она споткнулась и запаниковала. О господи! Если она упадет, репортеры и зеваки растерзают ее, как озверевшие псы.
Надо распрямиться, надо продержаться. Еще лишь несколько ярдов. Держаться… уж этому Ева научила ее.
Не подпускай их слишком близко, девочка, используй свой ум, но никогда не открывай душу.
Ева… Ей захотелось закричать. Закрыть лицо руками и кричать, кричать, пока ярость и горе не отпустят ее.
Репортерам не терпелось поставить последнюю точку в спектакле «Предъявление Джулии Саммерс обвинения в убийстве». Микрофоны, как маленькие смертоносные стрелы, метнулись к ее лицу, вопросы молниями вонзились в густую пелену страха.
– Сука! – крикнул кто-то хриплым от ненависти голосом. – Бессердечная сука!
Она хотела остановиться и закричать в ответ: «Откуда вы знаете, какая я? Откуда вы знаете, что я чувствую?» Но дверь уже была открыта. Она забралась в прохладный салон, защищенный тонированными стеклами. Зеваки рванулись вперед, словно хищники к еще истекающей кровью жертве, и чуть не смели полицейские заграждения. Пока лимузин трогался с места, она смотрела прямо перед собой, положив на колени сжатые в кулаки руки, не проронив ни слезинки.
Ее спутник налил в бокал на два пальца коньяку и спросил спокойно, почти небрежно… голосом, который так волновал ее:
– Итак, Джулия, ты действительно убила ее?
Ева Бенедикт была легендой, созданной эпохой и собственным талантом, подкрепленным неукротимым честолюбием. Она возбуждала желание в мужчинах на тридцать лет моложе ее и черную зависть в женщинах всех возрастов. Директора киностудий искали ее расположения, прекрасно зная, что ее имя в титрах фильма – залог успеха.
Познав за пятидесятилетнюю карьеру взлеты и падения, Ева научилась и то и другое обращать себе на пользу. И в личной жизни, и в профессиональной она всегда руководствовалась только своими желаниями. Если роль ее интересовала, она добивалась ее с той же неумолимой целеустремленностью, с какой добивалась своей первой кинопробы. Так же она поступала и с мужчинами. Она могла поймать в свои сети любого и отвергала его, когда интерес к нему пропадал. Ева сознавала свою силу и любила ею похвастаться, но всегда – беззлобно. Все бывшие любовники, а имя им – легион, оставались ее друзьями, или им хватало ума притворяться таковыми.
До шестидесяти семи лет – благодаря природе, самодисциплине и искусству пластических хирургов – Ева сохранила великолепное тело. Полвека это выкованное ею грозное оружие внушало страх и уважение Голливуду, где с помощью незаурядного ума и острого язычка она правила безраздельно.
Мало кто знал ее сокровенные мысли и чувства. Никто не знал ее тайн.
– Дерьмо! – Ева бросила сценарий на мозаичный пол и, пнув его ногой, прошлась по солярию. Даже в раздражении она была великолепна – огонь чувственности, чуть смягченный сознанием собственного величия. – Все, что я читала в последние два месяца, – дерьмо.
Ее агент Маргарет Касл, полная, кроткая на вид женщина, пожала плечами и пригубила грейпфрутовый сок, в который была добавлена водка.
– Я так тебе и говорила, но ты захотела убедиться сама.
– Ты сказала – мусор. – Ева взяла со стола сигарету и выудила из кармана спички. – В мусоре всегда есть скрытые возможности. Сколько раз я бралась за мусор и заставляла его сверкать. А это… – она снова лягнула сценарий, – дерьмо.