Пронзительный свист чайника выдернул наконец Алексея Степановича из роя мыслей, которые были, как всегда, обо всем и одновременно ни о чем. Чайник, видимо, кипел уже некоторое время, потому что, когда он только закипал, то давал о себе знать очень деликатно и не громко, постепенно за несколько минут распаляясь и начиная звучать уже истерично и требовательно.
Алексей Степанович резво поднялся с кресла и заторопился из комнаты на кухню. Поймав себя на том, что ноги шаркают по полу, издавая характерный старческий звук, мужчина расправил спину и стал поднимать ноги повыше, хотя было это уже не так просто, как несколько лет назад. То, что давалось раньше само собой, теперь, почти в восемьдесят лет, требовало все больше и больше усилий, но Алексей Степанович совершенно не желал мириться с тем, что является, по сути, уже очень пожилым человеком, и усердно поднимал ноги, чтобы не шаркали. Ведь шаркают по полу старики, а он еще не старик.
Преодолев небольшой коридорчик, отделявший вход в комнату от кухни, Алексей Степанович направился к плите и резким движением повернул переключатель под конфоркой с чайником, приговаривая: «Ну что ты как расшумелся, ну будет тебе, вот я пришел, ну не услышал сразу». И вдруг замолчал на полуслове. В последнее время мужчина начал ловить себя на том, что разговаривает вслух сам с собой, с несуществующими собеседниками и даже, вот как сейчас, с неодушевленными предметами. И это ему совершенно не нравилось, так как тоже свидетельствовало о неотвратимом приближении глубокой старости, чего он так боялся. Когда он впервые стал замечать за собой такие разговоры, то постарался найти себе реальных собеседников – конечно же, человеку нужно хотя бы с кем-то разговаривать, не может же он постоянно молчать, даже если живет один. Алексей Степанович стал специально заговаривать с другими пенсионерами, стоящими в очереди на почте, чтобы оплатить коммунальные услуги, или сидящими на лавочке около дома. Вообще-то ему с возрастом сходиться с новыми людьми становилось сложнее и сложнее, но с выходом на пенсию и особенно со смертью единственной родственницы – сестры – необходимость общаться хотя бы с кем-нибудь стала насущной. Алексею Степановичу не сильно было интересно то, что рассказывают другие пенсионеры, но ему нужно было разговаривать с ними вслух, не важно, о чем, иначе он начинал разговаривать вслух сам с собой. Но, видимо, реального человеческого общения ему все же не хватало, раз периодически он начинал заговаривать с предметами, как сейчас с чайником.
Чайник наконец совершенно успокоился и перестал издавать обиженный свист всеми забытого объекта, а Алексей Степанович открыл дверцу верхнего шкафчика, достал чашку и аккуратно дверцу прикрыл. Обратил внимание на то, что левая дверца висит неровно относительно правой (хотя, возможно, это правая висела неровно относительно левой, или даже обе они покосились). Нет, он не будет искать причину неполадки, подкручивать, перевешивать и приводить все в ровный и аккуратный вид, хотя еще лет семь назад обязательно это сделал бы. Во-первых, не уверен, что сумеет, руки слушаются все хуже, глаза тоже видят неважно. Во-вторых, у его кухонного гарнитура, которому перевалило уже за четыре десятка лет, тоже есть право стареть (пусть за самим собой Алексей Степанович такое право признавал очень неохотно). Ну а в-третьих, к нему все равно никто не приходит, так какая разница, как висят дверки?
Мужчина поставил чашку на стол, аккуратно взял в руку белый фарфоровый заварочный чайник с синим цветком на белом пузатом боку и налил через сколотый носик заварку. Этот чайничек достался Алексею Степановичу еще от мамы, было ему лет едва ли не столько же, сколько самому Алексею (в современном мире вещи столько уже не живут), кроме поврежденного носика у него была также треснута крышечка, но никогда бы Алексею Степановичу не пришло в голову купить другой заварник. Будут доживать свой век вместе, на пару.
Затем мужчина прихваткой снял горячий свисток с носика алюминиевого чайника, который был не такой древний – всего каких-то лет пятнадцать – и налил горячего чая в чашку. На чашке раньше была какая-то картинка, но со временем стерлась, и Алексей Степанович совершенно позабыл, что там когда-то было нарисовано – то ли цветок какой, то ли дерево под снегом. Зато он помнил, как эту чашку подарили ему ученики на двадцать третье февраля, и это воспоминание было гораздо важнее стершейся картинки.