Пока варится кофе

Я пишу тебе письма в 3 часа ночи,

Но ты их не читаешь —

Ты спишь, завернувшись в чужое одеяло,

А я курю на пожарной лестнице,

Где призраки старых хитов

Танцуют босиком по моим сигаретным окуркам.

Город спит, как пьяный моряк в порту,

Фонари мигают – моргают,

Будто знают, что ты мне не ответишь,

А я всё бьюсь в стеклянный потолок твоего равнодушия,

Как мотылёк в банке из-под варенья.

Твоя улыбка – это крошки от пирога,

Который ты испекла для кого-то другого,

А я глотаю их, как бродячий пёс,

И лаю на луну,

Потому что она круглая, как твоё «нет».

Я мог бы уехать автостопом на запад,

Где дороги стираются резиной,

Но даже там, в пыли придорожных закусочных,

Твой смех звенит в моей кружке с кофе —

Горьким, как этот блюз.

Любовь – это поезд, который уже ушёл,

А я всё стою на перроне

С билетом, который ты никогда не прокомпостируешь.

А за окном – трава, высокая, по пояс, и в ней прячется мальчик,

которого больше нет. Он смеётся, но смех его – как шорох страниц в запретной библиотеке времени.

Мама зовёт: «Обед!» – но обеда нет, есть только вечное полуденное солнце, застывшее в луже, где плавает бумажный кораблик с названием «Надежда».

Школа – это коридор, бесконечный, как зевота, и в нём тени учителей плывут, не касаясь пола. Они говорят: «Дважды два» – но ты знаешь, что дважды два – это запах мокрого пальто в гардеробе, это воробей, залетевший в класс и бьющийся о стекло.

А потом – лес. Тот самый, где деревья шепчут на языке, которого никто не учил. Ты бежишь, и под ногами – шишки, как буквы рассыпанного алфавита. Из них можно сложить любое слово, даже «вечность», даже «прощай».

Но вот звонок. Не школьный – какой-то другой, колокольный, ледяной. И ты понимаешь, что детство – это сон, из которого тебя разбудили, но так и не сказали, зачем.

Неоновый ИИ-дождь прошибает асфальт,

а я – мокрый чип в кармане вселенной,

где каждый пиксель кричит: «Сломай систему!»

Но система – это я, перепрошитый в гневе.

На экране лба – глюки старых обид,

гигабайты пыльных воспоминаний в облаке из пепла.

Ты говоришь: «Перезагрузись»,

но мой BIOS давно ест ржавчину.

Мы танцуем на серверах, выдыхая пароли,

под саундтрек сирен и битый блюз роутеров.

Твои глаза – два заблокированных окна,

а я в них стучусь, как вирус в глухую стену.

Завтра снова вкинутся в рай через чёрный портал,

будем жечь шины из кода у мэрии метавселенной.

Пока дрон-вороны клюют наши тени,

мы – пиксельный бунт в циркуляторе вечности.

Проснулся в электричке – где-то между Тулой и Лобней,

а в кармане – смятый паспорт и крошки из SubWay.

Циркулярка судьбы гудит: «Добро пожаловать в офис!»

Твой Циклоп – менеджер среднего звена,

его единственный глаз – таймер на компьютере,

а вместо скалы – ксерокс, жрущий бумаги, как жрец.

Сирены орут из динамиков: «Скидки! Кэшбэк! Лайфхак!»

Ты приклеен воском из жевачки к сиденью маршрутки,

а за окном – Чёрное море из асфальта и грязи,

где русалками мелькают блогеры-подростки.

Дома – Пенелопа в халате из «Wildberries»,

ткет гобелены из сплетен в Телеграм-каналах.

Телемах? Он давно в доте качает скины,

а не ждёт, когда папа заберет подарки из пункта выдачи.

Ты пьёшь «Девятку» с Аидом из соседнего подъезда —

он в кальяне курит тени умерших кредиток.

Калипсо? Да это же стримерша с Твича,

её чат – как свита, смеётся тебе в лицо «ОК, бумер».

А потом – метро. Подземный Тартар, где эскалаторы

ведут в никуда, как слепые корабли.

И ты плывёшь, плывёшь, плывёшь…

пока телефон не сдохнет,

и в наушниках вместо музыки – вой ветра.

Но дом – это не точка на карте. Это —

пустая банка из-под энергетика, катящаяся по перрону,

и тень от неё всегда длиннее, чем ты.

Они прислали письмо без штемпеля:

«Явитесь в кабинет №407,

при себе иметь паспорт и причину».

Лестница вела вверх, но этажей не становилось меньше —

только потолок давил, как непрочитанный приговор.

В приёмной – часы без стрелок,

стеклянные глаза секретарши

листали меня, как просроченное дело.

«Он занят», – сказала она, указывая на дверь,