Темнота. В фонограмме – шум московских улиц, автомобили, сирены, грохот поездов метро, стук шагов, крики гаишников в рации, лай собак, чей-то смех, звуки аккордеона.
Потом тишина, свет зажигается. На сцене – точильный станок и Точильщик, бородатый старик. Станок позвякивает, искры летят, точатся ножи и ножницы.
Через сцену идет длинноволосая девушка в длинном черном пальто. Это Дронова. Делает несколько шагов и останавливается как вкопанная, глядя на Точильщика. Робко проходит мимо него, втянув голову в плечи, и уходит. Точильщик молча смотрит вслед Дроновой.
Квартира. Кухня, где хлипкая старая раковина и табуретки. Комната – круглый стол, два дивана, телефон, шкаф с зеркалом, голая лампочка свисает с потолка, повсюду стоят модели самолетов, висят картинки с самолетами. Задник сцены – это огромное окно, намертво заслоненное и заколоченное снаружи.
На кухне появляется парень в грубом свитере и джинсах, заправленных в кирзачи. Это Командир. Он поворачивает кран. С шумом льется вода, раковина дребезжит. Командир садится на табуретку.
Командир. Сначала осенний лес… (Умолкает, задумывается и начинает снова.) Сейчас октябрь, я – Командир, осенний лес, еловый, кажется. Ну да, рыжая хвоя под ногами, и еловые стволы. А за лесом поле. Оно просвечивает сквозь стволы, и я его вижу. Поле картофельное. И мне надо на это поле, надо пройти через лес. В лесу все коричневое, рыжее, и елки сухие. И вот приглядевшись, я вижу среди деревьев старую ржавую плиту, облезлый холодильник, ржавый остов автомобиля, арматуру, обрезки труб. Этой ржавой рухляди становится все больше, она таращится на меня, обступает все теснее в безмолвном железном лесу, где давным-давно не водятся птицы. А за лесом – простор, ветер, светлый осенний день и поле, где много неубранной картошки…
Командир умолкает и сидит в задумчивости. Вода льется. Входит Дронова.
Дронова. Что это тут у тебя? (Выключает воду.)
Командир. Чтобы сон не в руку.
Дронова. В какую руку?
Командир. Ну, примета такая. Народная мудрость. Если видел дурной сон, открой воду и расскажи. Чтоб не сбылся.
Дронова и Командир проходят в комнату.
Дронова. А Комиссар где?
Командир. Кто его знает…
Дронова. Ага, значит, опять…
Командир. Да нет. Все нормально. Скоро придет.
Дронова. Душно у вас…
Командир. Не надо об этом, а?
Дронова. И лифт сломался. Пока на седьмой этаж вскарабкалась…
Командир. Во всем доме только мы остались. Что же, изза двоих лифт гонять взад-вперед?
Дронова. Это даже хорошо, что пешком. Когда поднимаешься, смотришь в окошко на каждом этаже – земля все дальше, дальше. А когда спускаешься – она все ближе, ближе… Зачем здесь этот гадкий точильщик? Кому он нужен? В переулке все дома выселенные, а он что-то точит… Ужасный… Да, Командир, я к тебе по делу.
Командир. Денег у нас нет. Сами проелись дотла. Из Салехарда только вчера прилетели. Вон, даже часы продали. (Показывает запястье.)
Дронова. Я не деньги… Просто… Дело в том… Вы же мои друзья, ты и Комиссар. В общем, я очень люблю одного человека…
Командир(стонет). Началось!
Дронова. Это серьезно, Командир.
Командир. Кто же он? Неужто опять коммунист?
Дронова. Почему коммунист? Наоборот…
Командир. Значит, коммунист-расстрига…
Дронова. Он очень хороший. И несчастный. Сын во втором классе матом ругается, а у жены волосы выпадают, она голову на ночь чем-то мажет.
Командир. Ну, мать, ты влипла! Что же тут можем мы с Комиссаром? Жену убить?
Дронова. Я только хотела посоветоваться. Признаться мне ему, что я его люблю, или нет?
Командир. Значит, бедняга еще не подозревает о твоем чувстве? Несчастному предстоит масса дивных минут. Признайся!
Дронова. Правда?
Командир. Безотлагательно! Время сейчас вон какое. Случайно подстрелят на улице, и амба. К тому же ты бестолочь – запросто можешь под машину угодить. И расстрига никогда не узнает, что ты его любила. Все-таки приятно, когда тебе объясняются в любви. Даже если объясняется такая чума, как Дронова. Признавайся!