Смерть Елизаветы Тюдор была и смертью целой эпохи. Времени яркого, неоднозначного, бурного и буйного – не только для Англии, но и для всей Европы. Гораздо позже Денис Давыдов, блестящий гусар, гуляка, поэт и отважный партизан Отечественной войны 1812 года, напишет о новых временах:
Век был бурный, буйный век.
Но смешались шашки,
и полезли из щелей
мошки да букашки…
Именно так и обстояло в XVII в. по всей Европе. Понемногу уходили в прошлое пресловутые «шляхетские вольности». Какое-то время продолжался, по выражению Дюма, «разгул буйного дворянства». Однако эскапада д’Артаньяна с подвесками королевы, пусть и вымышленная, но крайне похожая на иные реальные выходки благородных донов, была бледным отголоском, агонией былого дворянского разгула. Понемногу на первый план выдвигались «денежные мешки», часто самого неблагородного происхождения, власть потихонечку переходила к ним. Знатные люди, жившие по прежним законам, частенько лишались головы на плахе – достаточно вспомнить времена кардинала Ришелье. Войны все чаще велись не из «рыцарства» (самый яркий пример – Столетняя), а уже по чисто экономическим поводам.
Знаменитости елизаветинских времен порой были отпетыми негодяями и законченными мерзавцами, но все поголовно были Личностями. Яркими, неоднозначными, ни в чем не признававшими середины. Убивали королей прямо-таки непринужденно, если грабили на морях, то серебро собирали тоннами, золото – бочонками, а самоцветы – сундуками. Пираты писали неплохие стихи, философские трактаты и исторические труды. Ученые книжники пускались с размахом во всевозможные авантюры, морочили головы королям и выманивали огромные деньги, обещая сделать золото из битых черепков…
Семнадцатый век стал в чем-то спокойнее, а в чем-то – гораздо скучнее…
Король Иаков Первый массовому читателю известен мало и, в общем, практически забыт. Его заслонили правления Елизаветы и Карла Первого (последний знаменит в первую очередь благодаря роману Дюма «Двадцать лет спустя»). Между тем Иаков – фигура примечательная, достойная отдельного рассказа.
Иные историки откровенно старались его унизить и принизить. Самый яркий пример – Чарлз Диккенс, прямо-таки безжалостный к королю. «„Наш племянник из Шотландии“ был уродлив, нескладен и дурковат, словом, не пригож и не умен. Язык у него едва умещался во рту, слабые ноги с трудом удерживали туловище, а глаза вращались в орбитах, будто у идиота. Был он коварный, завистливый, расточительный, ленивый, пьющий, сластолюбивый, нечистоплотный, трусливый, бранчливый и самый чванливый человек на свете».
Одним словом, тупой монстр. Полное впечатление, что Иаков и Диккенс были современниками и Иаков чем-то крепенько Диккенсу насолил – скажем, шулерски обыграл в карты на приличную сумму или злодейски совратил любимую племянницу. При всей моей любви к Диккенсу, коего читаю и перечитываю почти полсотни лет, должен сказать: на сей раз великий писатель оказался крайне несправедлив и пристрастен к своему герою. Крайне. Некоторые из приведенных им эпитетов к Иакову вполне приложимы, но некоторые истине не соответствуют.
Гораздо более объективен Дж. Р. Грин. «Под этой смешной внешностью скрывался человек с большими природными способностями, отличный ученый, с большим запасом остроумия, проницательности и находчивости. Его меткий юмор характеризует политические и богословские споры эпохи ловкими оборотами, каламбурами, эпиграммами, ироническими замечаниями, все еще сохраняющими свой вкус. (Грин писал свой труд в XIX в. – А.Б.) Он был очень начитан, особенно в богословских вопросах, и мило писал о самых различных предметах, начиная с предопределения и кончая табаком».
Правда, и Грин не удержался, подпустил шпильку: «Но вся его проницательность и ученость только делали его, по выражению Генриха Четвертого, „ученейшим дураком в христианстве“». Тоже довольно несправедливое замечание…