Деревня Тихомировка в Подмосковье, менее чем в тридцати верстах от столицы русского государства, середина июня 1564 года от Рождества Христова
Ночь выдалась теплая, ясная. Деревня спала, только сторожевой пес бродил по единственной улице, идущей от дороги до околицы у леса.
На подворье князя Аркадия Дмитриевича Лаперина, вотчиной которого и являлась деревня, тоже было тихо. Всей охраны – аж один человек, сторож на башенке у ворот. Он отчаянно зевал, глядя на звездное небо и дивясь его красоте.
В нижних сенях княжеского дома за столом сидели управитель Богдан Табачник, старший охраны Данила Магоня и холоп Гришка Чибис. Он имел за двором собственную лачугу, в которой проживал с женой и сыном. У Табачника и Магони тоже были свои дворы, побольше. Они примыкали к городьбе прямо у леса.
Жена Табачника померла в прошлом году вроде бы от огненной хвори, но люди поговаривали, что Мария отдала Богу душу после того, как Табачник зверски избил ее, что делал не раз. Но следствия чинить никто не стал. Померла – так померла, обычное дело.
Молодая жена сбежала от Магони месяц назад. Она была выдана за него поневоле и не стала терпеть этого слюнявого и прыщавого мужика. В это же время куда-то подевался и бобыль по имени Юрий, проживавший в соседнем селе Зимино. Народ решил, что мужик и баба снюхались да подались в дальние земли от хозяина и мужа.
Магоня не особо печалился по поводу исчезновения Марии. Он тут же привел в дом помощницу стряпухи, привезенную в Тихомировку из Москвы. Девка Зара была сиротой. Князь Лаперин подобрал бедняжку в торговых рядах, пожалел, пригрел в вотчине, а Магоня подмял ее. Зара, конечно, не желала для себя такого удела, но поделать ничего не могла. Допустим, пожаловалась бы она князю Аркадию Дмитриевичу, и тот наказал бы старшего своей стражи. Ну а потом-то что? Ведь Магоня наверняка отыгрался бы на ней так, что ее унесли бы на погост да похоронили рядом с Марией Табачник. Девка терпела.
В каморке мерцала дешевая сальная свеча, то разгоралась, то почти затухала. Над язычком пламени поднималась тонкая нитка черного дымка. Но света вполне хватало.
– Не пора ли?.. – спросил Гришка Чибис.
– Выйди стороною, будто до отхожего места, да погляди, где сторожа, чего делает на башенке Дубарь, – велел ему управитель.
– Угу.
– Ты разденься, иди в исподнем, словно только сейчас проснулся.
– Уразумел, Богдан.
Холоп Чибис разделся и тихо вышел в сени.
Отсутствовал он недолго, вскоре вернулся и доложил:
– Семен Гульян да Борис Шуба в комнатенке своей у нижнего крыльца. Я подошел к двери, открыл, посмотрел, послушал. Спят, похрапывают. Алешка Дубарь на башне, глядит туда-сюда. Меня увидел, спросил, чего это я брожу. Я ему, приспичило, мол, в брюхе резь и охота до ветру нестерпимая. Он, пес, заржал. Теперь, дескать, ты, бедолага, до самого утра бегать будешь. Я за угол, к отхожему месту, присел, посидел малость, пошел в обрат. А Леха опять ржет. Полегчало, мол?..
Табачник хлопнул ладонью по столу и заявил:
– Хватит! Ты всю ночь собрался рассказывать нам о пустой болтовне с этим пустым Лехой?
– Ты же наказал, Богдан, я исполнил.
Табачник поглядел на холопа и проговорил:
– Гриша, так Дубарь, стало быть, сказал, что ты всю ночь бегать будешь?
– Ага.
– Вот это хорошо, самое то, что нам и нужно, – сказал Табачник и достал из кармана штанов резак для работы по дереву.
Он выкрал его днем из комнатенки, в которой жил Алешка Дубарь. Тот был большим любителем этого дела. Когда выдавалось время, он вырезал разные игрушки, свистки и раздавал их местной детворе.
– И что? – не понял Чибис.
– Пустая твоя башка! Посидишь тут немного и опять побежишь в отхожее место. А по пути с Дубарем и управишься.
Чибис повертел в руках резак со сломанной ручкой и проговорил:
– И как Лешка умудряется этой штуковиной чего-то делать? Ведь из простого полена нарежет и медведей, и птиц, и свистков.
– Да, умелец. Но это вот мастерство и погубит его. Ты все уразумел?
– Да.
– Ну а как покончишь во дворе и оттащишь тело за баню, возьмемся за сторожей.