ПЯТЬ
Мне пять, я на тренировке. Каждый день по два часа: ОФП и лед. Иногда еще час хореографии.
Полгода назад по телевизору транслировали чемпионат мира по фигурному катанию. Конечно, мы смотрели, как и большинство советских граждан. Зимняя триада: биатлон, фигурное катание и хоккей – неизменно приносила стране золотые медали. Фадеев, Роднина и Зайцев, Бестемьянова и Букин – фамилии, вписанные в историю мирового спорта. И я смотрела, как фигуристы прыгают и скользят по блестящему льду, а ты спросила меня: «Нравится? А хочешь так же?» – «Конечно!» – доверчиво кивнула я, не отрываясь от экрана.
Ты отвела меня в подготовительную группу при ЦСКА: ты хотела не просто спортивные нагрузки для моего здоровья – ты хотела стать матерью чемпионки. Я ходила и старалась делать все, что просят. Получалось не очень. Не видевший во мне перспективы тренер с каждым занятием уделял все меньше и меньше внимания. Но ежедневно в семь утра – только в такую рань лед свободен для тренировок самых младших – я уже была у борта. Для этого нужно было встать в пять, быстро собраться и позавтракать, заплести пучок (ты всегда торопилась и дергала мои волосы невероятно больно), преодолеть дорогу на трамвае и метро примерно час, переодеться и зашнуровать коньки – маленькому ребенку это мог сделать только взрослый, потому что шнуровать нужно туго, иначе легко заработать вывих.
Тренировки были даже по субботам, а по воскресеньям детей «подкатывали», то есть занимались дополнительно. Но это только с теми, чьи родители точно решили воспитать чемпионов, чего бы им это ни стоило. Ты, мама, об этом не знаешь. Пока.
Забегая вперед, расскажу о некоторых ребятах из нашей группы. Среди нас был будущий олимпийский чемпион, но по стечению обстоятельств именно его никто из родителей не водил на тренировки. Его приводила бабушка, и сил шнуровать ботинки у нее было мало, поэтому помогали другие родители – снисходительно, конечно. Никто не верил, что при таком отношении родителей ребенок сам сможет добиться чего-то значительного. Но именно Илью через семь лет выбрал Виктор Кудрявцев, от которого он позже перешел к Тарасовой. В группе был еще один очень сильный мальчишка – Виталя. Ох как мать била его после тренировок за любое замечание тренера. Виталя не смог закончить школу: положили на лечение в психиатрическую больницу.
Но это все будет позже, а пока мы все учимся приседать и делать пистолетик, отрабатываем простое скольжение вперед и назад, прыгаем козликов и непременно держим спину.
Я очень устаю, но не возражаю. Знаю, что ты расстроишься, ведь ты мне все время напоминаешь, сколько для меня делаешь и как сильно я должна быть благодарна за то, что я не в детдоме.
Спустя много лет, когда весь спортивный ад закончится, я узнаю, что это ты в детстве очень хотела быть фигуристкой. Ходила зимой на каток. Но то ли родителям было некогда водить тебя на тренировки, то ли ты не так уж готова была заниматься всерьез – этого ты не рассказывала, – фигурное катание так и осталось твоей нереализованной детской мечтой. Но у тебя была я, и ты была готова на многое, чтобы доказать миру, что твои желания должны исполняться.
ШЕСТЬ
Три месяца назад мне исполнилось шесть. Осенью ты начала меня готовить к школе. Учиться писать, решать примеры. Читать я уже умела довольно сносно. В твоем мире дочь могла быть только отличницей. Иначе… – я даже не знаю, что иначе, но верю, что только отличные оценки смогут помочь мне получить чуточку твоей доброты.
Я сижу в комнате, день солнечный и теплый. Гулять мне не хочется: я не знаю, как проводить время во дворе. У меня нет подруг, ведь я занимаюсь спортом, потом готовлюсь к школе, и еще ты отвела меня в музыкалку. Меня, конечно, зачислили. Слух у меня оказался не абсолютный, но ты очень просила, и учительница, которая собиралась на пенсию через пару лет, согласилась, пожалев тебя или, возможно, меня. Через восемь лет, подготовив меня к поступлению в музыкальное училище, она призналась, что я была ее лучшая ученица за все годы.
Со двора доносится пение птиц, и так отчего-то хорошо! Твой строгий голос быстро заставляет меня вернуться к тетради. Я снова стараюсь. Ты снова недовольна. Я делаю ошибку! Нет, нет, нет… Может, пронесет и ты не увидишь? Но поздно! Ты свирепеешь на глазах, начинаешь шипеть (орать нельзя, потому что квартира коммунальная и могут услышать соседи): «Безмозглая тварь, дура, тебе всё как об стену горох!» Твое лицо очень близко. Оно перекошено, и мне так страшно, что я скукоживаюсь, а слезы катятся из глаз одна за одной. Я как можно быстрее их вытираю рукой: плакать нельзя, я помню. Но снова поздно! Ты еще больше злишься, хватаешь меня за подбородок и трясешь. Больно, но нужно терпеть. Ты командуешь мне сесть за пианино и играть то, что задали. Резкими движениями открываешь дневник, читаешь задание; прищурив глаза, спрашиваешь, поняла ли я, и уходишь на кухню готовить ужин.