У гениальности нет прошлого. Гениальность рождается из пустоты. Для гениальности не существует истории. Светозар (Олег Черняев) повествует историю, но это не прошлое, а настоящее, у которого есть будущее – в котором живёт автор и читатель. Который будет всегда.
Особенность русского языка автора (Олега Черняева) в том, что в нём нет логики и последовательности. Их заменяет вечность. У вечности нет времени – зато есть терпкий аромат истории. И звук, вечно замирающий колоколом памяти. Его гений неповторим, как радужка глаз. И излучаемый свет – божественен. Потому что свет его гения не знает тьмы. Нам, знающих тьму, невозможно понять сердце гения, так, как невозможно понять Бога.
Гениальность его текстов соткана из любви, рождая материю чувств и эмоций, которые вытекают океаном человечества. Описанное гением – это о нас. Наша обессмерченная память. Любовь и слёзы, пролитые над книгой, – это бриллианты отлитые гением посредством нашей души.
Его русский язык – не поэзия слов Гоголя. Гоголь – великий пейзажист. Светозар (Олег Черняев), как Есенин, – дыхание великого народа. Но Есенин прекрасен своей национальностью. Русскостью.
Светозар (Олег Черняев) – космичен. Поступь его истории, – как следы Бога, оставленные на песке времени. Он не Достоевский, который научил человечество сострадать. Его боль жизни, – как радуга на затянутой чёрной тучей небе. Возможно, его проза – это бессмертие русского языка. И, когда весь мир пытается уничтожить русский язык и его популяцию, может быть, мы имеем дело с тем, что уничтожает само будущее человечества – как человека. Только у Светозара (Олега Черняева) начинаешь понимать, что русский – это язык Бога. Вот почему русский народ такой уБогий.
Светозар, – если он напишет свои книги, история распахнёт нам свои объятия, в полной своей красоте и истинности.
Мы поём песню жизни радостью и болью. И наша мысль памятью возносится в вечности гением Светозара. Он – уже не Бах и не Моцарт, это – осознанное биение сердца вселенной. И потому ему уже не дать определение. У гениальности нет лица.
Бог одарил его великим откровением, талантом. Но как распорядится судьба и сам автор?
Григорий Потоцкий, скульптор
«Ты и я одной крови».
Редьярду Киплингу – лучшему англо-индийцу от лучшего русского южанина посвящается.
Когда Смерть пришла в этот город, она вдруг почувствовала себя неловко, и ей вспомнились далекие времена, когда мир был молодым. Тогда не было дождей, и густые туманы, вползающие на холмы из долин, питали мир влагой, пахло сырой землей и травой, небо было высоким и молодо-синим. Всё вокруг веселило душу, и Смерти было неловко, потому что она не знала, зачем она нужна здесь, среди вечной весны, где всё так молодо и весело.
Но когда она увидела между огромных валунов, похожих на шершавые яйца, разбитую голову юноши, из которого утекала жизнь, она, с трудом ворочая тяжелыми мыслями, подумала: «Я старше старости» – и на этом успокоилась, поверив в то, что она зачем-то нужна здесь.
Вначале она бродила по сухим степям между пахнущими едким кизячным дымом кочевьями патриархов, чьи тела от глубокой старости иссыхали настолько, что были похожи на птичьи тушки, спрятанные за густыми бородами. Возле них толпились многочисленные дети, внуки и правнуки, обычно шумные и крикливые, но сейчас притихшие от удивления. А патриархи смотрели прямо на Смерть спокойными прозрачными глазами, потому что они жили в первозданном мире чудес. В своих странствиях они принимали в гостях ангелов, чьи плащи вздувались горбом над сложенными крыльями, и вместе с ними ели сыр и мясо, они слышали с небес понукания Бога, а каждый переход открывал им столько новых вещей, что не было слов давать им имена. Для них и Смерть была очередным чудом, встретившимся в конце долгого пути.
Смерть ещё долго помнила коренастого строптивого патриарха с большой головой и опаленной огнем бородой. У него были крепкие руки-клешни, грубые и вечно обожженные руки кузнеца, и насупленный взгляд исподлобья. Устав таскать за собой по пустынным равнинам тяжелую наковальню, молоты и бруски железа, от тяжести которых на прекрасных глазах его ослов выступали слезы, когда дорога шла в гору, патриарх решил жить оседло.