На входную дверь повесили колокольчик, и, когда очередной сотрудник фирмы «Вересаев и компания» заходил в здание, колокольчик тот звонил тоненько и нежно. Сначала входящий слышал звон, затем попадал в настоящий цветник – по всему вестибюлю расставили хризантемы в прозрачных вазах, – и напоследок его приветствовала секретарша Анжелика, которая сама была, словно букет и колокольчик.
– Доброе утро! – мелодично здоровалась Анжелика, отмечая про себя, кто из дам сделал новый макияж, кто – прическу… – Здравствуйте, Макар Андреевич! Ой, как приятно, Анатолий Иванович! Спасибо, спасибо…
И все вместе – колокольчик, цветы в комнатах и коридорах, очаровательная Анжелика, мило краснеющая от комплиментов, – настраивало сотрудников на радостный, праздничный лад, как и задумывал Степан Степанович Вересаев. А его подчиненные прекрасно знали, что для шефа есть только два важных корпоративных праздника – Новый год и Восьмое марта, и всячески старались соответствовать ожиданиям начальства. Впрочем, делать больших усилий не приходилось даже тем, кто не любил Международный женский день, поскольку праздник всегда проходил весело – с подарками, традиционным вечерним банкетом – и притом легко и необременительно. Консалтинговая фирма «Вересаев и компания» была небольшой – в ней работало около двадцати пяти человек, – и демократичный стиль общения, выработавшийся в компании за восемь лет ее существования, не допускал длинных занудных тостов за столом, банальных подарков дамам вроде туалетного набора из пяти кусков душистого мыла, скуки за салатами оливье и традиционных пожеланий женщинам «цвести и пахнуть, как это мыло».
Людочка Ерофеева, за глаза частенько называемая Рюшка, впорхнула в кабинет.
– Привет, девочки!
«Девочки», уткнувшиеся в бумаги, отозвались нестройным хором: несмотря на размах праздника, день считался рабочим, и позволить себе «филонить» никто не мог. А потому на Людочку с ее новой укладкой – завитушки по всей голове, а со лба свисает увесистая баранья кудряшка – не обратили того внимания, на которое она рассчитывала.
– Ну девочки… – жалобно протянула Людочка. – Я старалась, причепурилась…
– Начепурилась, а не причепурилась. – Пожилая Инга Андреевна не упускала случая ткнуть Людочку носом в какую-нибудь ошибку.
Самой Инге Репьевой, даме суровой, как гинеколог с тридцатилетним стажем, и в голову не пришло бы украшать себя так, как любила Ерофеева: на юбке – сплошные рюши, под горлышком шелковой голубой блузки – огромный бант, и ко всему прочему кудряшки на голове. Безвкусица, одним словом. Инга Андреевна бросила короткий взгляд на свое отражение в оконном стекле и дернула уголком рта, что означало у нее полное довольство своей внешностью. Серебристый брючный костюм, строгая блуза, на голове прическа – короткое светлое каре… Единственным намеком на праздник был золотой браслет – витой, тяжелый.
– А мне нравится «причепурилась», – задорно возразила Людочка, – так моя бабушка говорила!
– Ваша бабушка, судя по вашим воспоминаниям, еще говорила «покладу», – покосившись на Рюшку из-под очков, напомнила Инга. – Надеюсь, вы не собираетесь насиловать наш слух этим словом?
Оля Земко не сдержалась и фыркнула, заслужив укоризненный взгляд от Людочки, недоуменный – от Инги и насмешливый – от Маргариты Анатольевны. Всем троим Оля ответила широкой улыбкой, так как прекрасно знала: и язвительное ворчание Репьевой, и видимая обида Людочки – лишь ритуал, регулярно повторяющийся в различных вариациях.
– Банкет начнется в четыре, – сказала Оля. – Анжелика говорит: Рекуров заказал какой-то немыслимый торт. Эх, а мне нельзя!
Она с сожалением погладила себя по животу и подтянула брюки. Брюки были удобными, купленными в специальном магазине для беременных, но живот рос, как на дрожжах, и резинка время от времени съезжала с пояса (назвать это место талией у Оли не поворачивался язык).
Людочка хихикнула – не потому, что Земко сказала что-то смешное, а потому, что хихиканье было обычной реакцией Ерофеевой на любую фразу. Инга Андреевна поморщилась: она считала детей существами сродни гусеницам, то есть противными и в массе своей вредными, а прямые упоминания о беременности – неприличными. Беременность тридцатилетней Оли Земко вызывала у нее раздражение, но Репьева, как воспитанный человек, скрывала его. Во всяком случае, думала, что скрывает.