Анна Сергеевна брела домой. И чего не села на автобус? Она выскочила из школы такая распаренная, что даже не сразу поняла, какой на улице лютый мороз. Градусов двадцать, не меньше! Улицы будто в седой дымке, витрины в ледяных разводах, а у встречных прохожих побелели прядки волос, ворсинки меха на воротниках, брови, ресницы и усы.
Первым у Анны Сергеевны замерз подбородок. Она попыталась засунуть его в шарф, но волевым усилием и рывком головы этого ей сделать не удалось. Пришлось остановиться, поставить к ногам два огромных пакета из магазина «Пятерочка», заполненных тетрадями с диктантами и сочинениями. Надо же, как, оказывается, задеревенели руки! Анна Сергеевна сдернула свои любимые узорчатые варежки, которые ей связала мама, и подышала на красные скрюченные пальцы. Пальцам от этого лучше не стало, поэтому она решила с ними дольше не возиться, поправила на плече объемистую, как всегда, туго набитую книгами сумку, натянула поглубже тоненькую фетровую шляпчонку, вытащила из-за ворота толстый шарф и наконец с наслаждением укутала им подбородок. Дальше Анной Сергеевной были произведены те же действия, но в обратной последовательности: она еще ниже натянула шляпку, еще более комфортно уложила на плече длинную ручку сумки, натянула на красные руки варежки, подняла с тротуара тяжелые пакеты и опять довольно медленно, ввиду усталости, такой же лютой, как мороз, побрела к дому. За ее пакеты почему-то все время цеплялись люди, чертыхались, толкались, а некоторые даже весьма непечатно выражались. У Анны Сергеевны не было сил оскорбляться. Она лишь машинально бормотала «простите» и «извините».
Уже в лифте она услышала раскаты и уханье молодежной музыки в стиле самого жесткого рока, которым последнее время душил семью старший сын Игорь. Когда никого из родителей не было дома, он стучал этим роком по головам несчастных соседей, а они его за это вполне справедливо, по мнению Анны Сергеевны, ненавидели.
Стоило только лифту остановиться, молодая женщина, перекосившись на сторону от взятых в одну руку тяжеленных пакетов, бросилась к дверям, одновременно пытаясь другой рукой нашарить ключ в своей переполненной сумке. Под руку попадалось что угодно – от потерявшей свой колпачок помады до огрызка яблока, которым ее сегодня угостила Лидия Гавриловна. Ключи снова куда-то запропастились. Анна Сергеевна, в тысячный раз решив с завтрашнего дня класть ключи в строго определенное место сумки, кулаком забарабанила в двери, поскольку понимала, что птичий щебет их нового звонка Игорь не услышит.
Она оказалась права. Игорь звонка не услышал. Дверь ей открыл приятель сына по фамилии Мосин. Он очень вежливо кивнул Анне Сергеевне, произнес «Здрасьте» и уселся под вешалку на ящик для обуви, почти совершенно скрывшись за висящими куртками и пальто. Анна Сергеевна, тяжело вздохнув, угнездила между ним и стеной свои сумки и прошла в небольшую, захламленную вещами комнату, в которой проживали два ее сына: двадцатилетний Игорь и Кирюшка, которому было еще двенадцать. Запнувшись за гантель и с трудом удержав равновесие, Анна Сергеевна камнем, выпушенным из пращи, долетела до стола, на котором надрывался музыкальный центр, и выдернула вилку из розетки. Неожиданно образовавшуюся тишину теперь нарушали только электронные переливы, доносящиеся из большой комнаты. Электронные звуки заставили Анну Сергеевну сморщиться не менее болезненно, чем она только что кривилась от дикой музыки старшего сына. Игорь, который одевался у зеркала, вынырнул из ворота футболки с очень злым лицом. Когда он увидел мать, выражение его лица сменилось на виноватое, но не слишком. И даже эта чрезвычайно слабая виноватость через минуту бесследно улетучилась, уступив место бесшабашности и веселью. У сына Анны Сергеевны было очень хорошее настроение.
– А-а-а, это ты! – радостно рыкнул Игорь. – А я думал, Кирюха! Здорово!
– Здорово, – устало и раздраженно проговорила Анна Сергеевна. – Сколько можно просить, чтобы ты не врубал музыку на полную катушку? Мне стыдно смотреть в глаза соседям.
– А ты не смотри! – посоветовал Игорь, пытаясь каким-то особым образом распределить по лбу длинную челку густых темных волос. – Чего ты в их глазах не видела?