От Грошовки до Рублёвки
Захолустная Грошовка,
тем и славилась она,
что дельцам на откуп ловким
с потрохами отдана.
Там инвесторов случайных
вездеход в грязи увяз,
а начальство держит в тайне,
что уже не тянут газ.
Поле, ферма, огороды,
Дом – работа – снова дом,
в головах культуры всходы
пробиваются с трудом.
Жён мужья колотят сдуру,
а газета говорит:
на селе растёт культура,
пьют не всё, а что горит!
Лучше всех в Грошовке пашут,
чище всех в Грошовке жнут,
рядом с клубом девки пляшут,
парни тоже тут как тут.
Девки здесь – одна отрада!
На сметане с молоком –
налитые, там, где надо,
всё обложено жирком.
Что там крали из Европы –
мощи, господи прости,
вот, у Тити с Губошлёпом
дочка – глаз не отвести!
Всё от папы и от мамы,
и от прозвищ их взяла,
не была и глупой самой,
наугад ЕГЭ сдала!
Грудь досталась мамина,
вот уж повезло:
с ней и в сердце каменном
выдолбишь дупло!
И взрывоопасные
губы в пол-лица,
без помады красные –
это от отца.
Обошла Джоли с Беллучи,
лет в пятнадцать расцвела,
и нависла ревность тучей
над усадьбами села.
Мимоходом только бросит
свой коронный томный взгляд –
и у парня крышу сносит,
охмуряет всех подряд.
А уж как ходила кругом
у женатых голова!
Задолжали все супругам –
кто-то год, а кто и два.
Бабы выли дружным хором,
проклинали день и ночь
(от позора в петлю впору),
все подруги гнали прочь.
Навести пытались порчу,
космы драли иногда –
лишь заманчивей хохочет:
девке, как с гуся вода.
Проплывёт перед оградой –
стриков толкает в грех.
– Проводить в столицу надо! –
осенило сразу всех.
– У московских благородий, –
разглагольствовал пастух, –
тьма никчемных жён-пародий,
как в моём сортире мух.
Олигархам, девка, этим
подавайте антураж,
а доверчивы, как дети,
как Кирюха-даун наш.
Там красотки привечают
толстосумов-простаков,
как из скважины, качают
их бабло из кошельков.
Во дворце да не в уюте,
как бобыль, живёт иной
с засалоненной до жути
сувенирною женой.
Не заставишь мыть посуду,
приводить в порядок дом,
лишь блистать умеют всюду
в обрамленье дорогом.
Иль тебе примеров мало,
как аукается труд?
Материнским капиталом
бабы только и живут.
Пусть треклятая Грошовка
пашет землю, сеет рожь,
и носочки вяжет ловко,
счастье в городе найдёшь.
С Петькой Пупкиным полночи
целовалась на крыльце.
Без него не очень хочет
жить прислугой во дворце.
Петька был немного датый
и словами не сорил,
новый Хонор свой десятый
на прощанье подарил.
Мама Титя грудью встала:
– Ни за что не отпущу! –
обняла, поцеловала, –
уберечь тебя хочу!
Губошлёп настроен строго:
вся ответственность на нём,
при супруге у порога,
как скала, стоит с ремнём.
– Никакой тебе столицы!
Не пойдём на поводу!
Ощетинилась девица:
– Хоть убейте, а уйду!
Да и как её не пустишь
за родительский порог?
При таких губах и бюсте
перед нею сто дорог.
Прошептала Титя с грустью:
– Красота бурлит в крови,
не держи, отец, отпустим,
так и быть, благослови.
– Отпускать, конечно, жалко,
только что мы здесь нашли?
На троих – две минималки,
как умеешь, так дели.
Подфартит авось девице
от родителей вдали,
ведь когда-то и царицу
из Мещовска привезли.
А с родительским наказом
хоть чуть-чуть да легче путь.
–Ты запомни, дочка, сразу:
начеку всё время будь.
Про свои забудь проказы,
лишнего не говори,
не теряй в столице разум
и во все глаза смотри.
– С москвичами-то построже:
нет хитрее на земле,
обесчестить каждый может,
и притащишь в подоле.
Осторожней с ними, дочка,
нюх у них на юных дур.
В носовом моём платочке
две зарплаты – пять купюр.
Там тусовки, вечеринки
от зари и до зари.
Купишь новые ботинки,
Брошку, вон, мою возьми.
От ребят из общежитий,
не забудь, бегом беги, –
посоветовала Титя, –
честь девичью береги.
Не сори деньгами, кстати:
растранжиришь – больше нет.
Здесь на крайний случай хватит,
чтобы взять домой билет.
– От меня ещё полтыщи,
до вагона довезу, –
волосатым кулачищем
Губошлёп смахнул слезу.
Подогнал кобылу Дусю,
чемоданы положил.
– За неё я так боюся!..
– Тить, довольно, не блажи.
– Им девчонка, словно мошка:
хлоп! – была и не была…
– Ну, присядем на дорожку.
Но, ленивая! Пошла!!
Верить, нет ли, как хотите:
вся деревня, их родня,
все, за исключеньем Тити,
пили с радости три дня.
Губошлёп, на прочих глядя,
был расслабиться не прочь,
не судите бога ради: