«Если вы читаете это, то пусть Господь смилуется над вашей душой. Не знаю, кто вы и как попали в Вёрбонд, но заранее оплакиваю вас. Мое имя Якоб Ван Риппе, и я был городским врачом с тысяча восемьсот девятого по тысяча восемьсот девятнадцатый год от Рождества Христова. Быть может, мы были знакомы с вами, читающий, но если нет, то городские архивы наверняка подтвердят мое существование. Надеюсь только, что меня, монстра, убийцу детей, из них не вымарали.
Прежде всего, хочу признаться: да, все эти смерти действительно моих рук дело, пусть и не вполне так, как представляется на первый взгляд. Я делаю это признание не потому, что взыскую оправдания, но лишь для того, чтобы вы, читающий, знали, что все изложенное здесь – правда.
Полагаю, начать следует с самого начала.
Я родился и вырос в Вёрбонде в семье врача и с младенчества готовился унаследовать отцовское дело. В шестнадцать, выйдя из детского возраста, я отправился в Берлин, чтобы изучить современную медицину, к двадцати пяти вернулся и женился. На случай если вы, читающий, происходите откуда-то еще, объясню, что Вёрбонд – это старое и очень замкнутое место. Поколение за поколением рождается и умирает, не покидая затерянной среди Альп долины, в которой расположился город. Чужаков здесь не любят, да и те путники, что случайно попадают сюда, надолго не задерживаются. Неодобрительно здесь смотрят и на тех, кто уезжает, пусть даже кратко и по делу. У такого затворничества глубокие корни. Вёрбонду приходилось быть и римской провинцией, и вольным городом, и частью курфюршества, и протекторатом Священной Римской Империи. Здесь стояли храмы Юпитера и Юноны, потом капище причудливых готских богов, после был построен собор Святого Луки. И все же, какая бы страна и вера ни заявляли своих прав на Вёрбонд, основой здешней жизни были древние поверья и старые традиции. Можно счесть здешний уклад язычеством, но нет. Это нечто старше всех богов, имеющих имя. Что нужно делать, чтобы урожай всходил, несчастья обходили стороной, а дети росли здоровыми, – это было истинной верой здесь, все же прочее – лишь маской, прикрывающей правду. О таких вещах не принято говорить много, но они известны здесь всем. Молчаливый завет, скрепляющий горожан в закрытую от внешнего мира общину.
Когда я вернулся, соседи достаточно быстро перестали смотреть на меня подозрительно. Отцу я помогал исправно, ненужного реформаторства не привносил, обычаи соблюдал, как положено, и молчаливо. Вскоре практика полностью перешла ко мне, я женился, разумеется, посоветовавшись с родителями, и брак мой был счастливым. Мы с Анной быстро научились любить друг друга, и, когда она умерла родами, я был почти убит горем. Должно быть, тогда-то и прошла во мне впервые та трещина, что позже сделала меня тем, кто я есть.
Главная, священно соблюдаемая традиция Вёрбонда – это то, что здесь зовут Детской Ночью. Она наступает зимой, в канун Святого Николая. Этой ночью всех детей старше пяти, но не достигших полных шестнадцати лет, выпускают на улицу и крепко запирают двери. Взрослым же запретно не только выходить из домов, но даже и смотреть в окна, которые плотно занавешивают. Для большинства эта Ночь – радостный праздник, в домах принято накрывать столы и пировать до рассвета. Семьям, впервые отпускающим ребенка, дарят подарки. Я же, оставшийся один с сыном Михелем на руках, ждал его пятилетия, как эшафота. Всю любовь я отдал ему. Все время, не занятое пациентами, я проводил с сыном, играя, читая ему книги из семейной библиотеки, рассказывая о том, какой прекрасной женщиной была его мать. Несмотря на то, что душевная рана, оставленная потерей Анны, так и не зарубцевалась, с сыном я мог вспоминать её со светлой печалью, а не с болью. В год пятилетия Михеля я вёл себя так, будто он неизлечимо болен и конец близок. Обычно мы проводили Ночь в домах соседей или с моими родителями, но в тот год я остался один в холодном и темном доме. Я ходил по комнатам, как неприкаянный, не раз порываясь нарушить запрет, и если не выйти на поиски сына, то хотя бы подойти к окну и отдернуть шторы. Мои тревоги были напрасны. На рассвете он уже был у двери, раскрасневшийся от мороза и совершенно счастливый.