Дверь камеры захлопнулась за спиной Саймона. Приговорен к свободе. Приговор окончательный и бесповоротный, обжалованию не подлежит.
– Ты долго собираешься здесь торчать? – спросил надзиратель.
Клисс в последний раз оглянулся на закрытую дверь. В течение восьми лет это была его камера. Его раковина, его скорлупа, его крепость… С чем еще можно сравнить убежище, где ты спрятан и защищен от враждебного мира?
Его обманули. Восемь лет назад ему обещали пожизненное заключение. Это устраивало всех – и Саймона, и тех, кто пострадал от его действий. Однако Ниарская Ассоциация Правозащитников добилась помилования (Саймон Клисс совершал преступления, будучи мейцанистом, а теперь его избавили от зависимости, так что нужно было дать ему шанс начать новую жизнь), и его выкинули отсюда, как умирающую собаку из конуры. Мнение самого Саймона насчет новой жизни никого не интересовало; когда он начинал объяснять, что не хочет на волю, нанятый правозащитниками проныра-адвокат обращал это в козырь: мол, сами видите, у Клисса есть совесть!
Он побрел по длинному коридору, залитому светом плазменных ламп. Надзиратель и двое охранников шли следом, тележка с пожитками Саймона катилась впереди – механический провожатый, указывающий дорогу к вратам преисподней. Не обязательно умирать, чтобы попасть в преисподнюю: она снаружи, за стенами тюрьмы.
Стальной шлюз. Лифт. Еще один шлюз. Тюремный двор накрыт раздвижной решеткой и мерцающим, как гигантский мыльный пузырь, силовым куполом. Ворота с последним шлюзом. Саймон замедлил шаги, охранников это злило.
За воротами его встречали представители Ниарской Ассоциации Правозащитников и журналисты. Кто-то сунул ему в руки букет растрепанных белых цветов. Саймон попятился, но стальные створки позади уже успели сомкнуться. Его оставили на растерзание толпе, ветру и мартовскому солнцу: в преисподней была весна. Обжалованию не подлежит.
Правозащитники поздравляли его с освобождением. Потом журналистка с ежиком зеленых волос и толстыми алыми ресницами, похожими на тычинки цветка, спросила, что Саймон собирается делать дальше. Хороший вопрос! Хотел бы он сам это знать.
Что он собирается делать сегодня – это ему уже объяснили: он отправится вместе с правозащитниками на их банкет по случаю очередной победы над ниарским правосудием. Видимо, в качестве почетного гостя. Вытащить из тюрьмы эксцессера – это была непростая задача: восемь лет назад Саймона посадили отнюдь не за кражу бумажника из чужого кармана.
Его начали деликатно подталкивать к аэробусу, Клисс вместе со всеми забрался внутрь. Букет мешал, он протянул его журналистке с алыми ресницами-тычинками. Та взяла цветы, улыбнулась и подала Саймону сверкнувшую лазерными переливами визитную карточку: Лейла Шемс, сетевой информ-клуб «Инфория». Значок в углу указывал на то, что карточка с прямым доступом. Саймон машинально спрятал ее в карман.
Лейла Шемс смотрела выжидающе, яркие полные губы приоткрылись в улыбке, приглашая к контакту. Саймон забился в кресло возле иллюминатора и отвернулся: его всегда пугали напористые девицы, вдобавок у репортера «Инфории» слишком агрессивные духи. За восемь лет он привык к стерильной атмосфере тюремной камеры и сейчас, вдыхая аромат охваченных цветением призрачных джунглей, чувствовал себя жертвой газовой атаки.
Аэробус поднялся в воздух, Саймон делал вид, что погружен в созерцание солнечного пространства за иллюминатором. Куда он теперь денется? Кому он нужен? Кто-то дотрагивался до его колена – наверное, Шемс, – но он не оборачивался. Вся эта жизнерадостная компания, которая выцарапала его из тюрьмы и куда-то тащит, чтобы использовать в своих интересах, внушала ему нарастающий ужас.
Штаб-квартира Ассоциации размещалась в здании с позолоченным шпилем и колоннами из сияющего белого люминогласа. Аэробус опустился на парковочную площадку, пассажиры начали выходить. Снаружи их ждали слетевшиеся на банкет гости, в воздухе над лестницей развернулся большой мобильный экран для прямой трансляции. Саймон увидел там своих опекунов, улыбающихся и полных энтузиазма, Лейлу Шемс, похожую на цветущую ядовитую колючку, себя – тощего, бледного, с мертвецкой синевой под глазами. Каким же он выглядел потерянным! Длилось это несколько секунд, потом на экране остались правозащитники и журналисты, а Саймон Клисс исчез.