Любовь на книжной полке

Кухня в старой хрущёвке.

За окном ноябрь. Поздний вечер, и осень, уставшая за три месяца, дышит на стёкла ледяной сыростью.

Голые ветви скребутся по стеклу, будто хотят войти или предупредить. В комнате пахнет чаем, который забыли на плите, и пылью с маминых фабричных ботинок.

Маленькая девочка лет семи сидит за кухонным столом, поджав босые ноги. На ней папин свитер – слишком большой, свисающий с одного плеча, но она его поправляет.

Папа ушёл давно, но его свитер ещё будто пах табаком.

Запах табака навсегда останется в её памяти как запах защищённости, надёжности, смелости и отваги – запах отца.

В её руках тетрадь с облезлой обложкой, где когда-то золотились кленовые листья.

Теперь остался только один – и то поблек.

Фиолетовая ручка (стержень вытащен из маминой «парковой», потому что «сказки нужно писать красиво») выводит неровные строки:

«Принцесса Изабель подняла перо, и оно засветилось. Если написать им желание на последнем осеннем листе, оно…»

– ВАРЯ!

Мамин голос звучит как звук лопающегося льда. Она стоит на пороге в пальто, которое носит третий год, и смотрит в тетрадь. Варя инстинктивно прикрывает ладонью строчки.

– Я… я скоро доделаю уроки, – торопливо говорит она, но мама уже тянется за тетрадью.

– Сказки? – она произносит это слово так, будто это болезнь. – И что, принцесса накормит тебя? Согреет?..

Варя хочет сказать, что принцесса найдёт волшебное перо, которое сделает так, чтобы папа вновь был с нами, а мама перестала пахнуть фабрикой. Но мама уже разворачивается к печке.

Тетрадь летит в огонь.

Бумага скручивается, чернила исчезают – сначала фиолетовые, потом синие, потом только пепел.

– Вот что бывает с глупостями, – говорит мама и поворачивается к окну, где последний кленовый лист бьётся о стекло, как мотылёк.

Варя не плачет. Она смотрит, как огонь съедает её сказку и вдруг видит – один лист выпал.

Тот самый, где написано:

«Перо светится, потому что в него вложили надежду».

Она хватает его и, пока мама стоит у окна, суёт в первую попавшуюся книгу – «Алые паруса».

Корабль на обложке плывёт сквозь бурю, и Варя шепчет:

– Ты доплывёшь. А я… я найду своё перо, и оно напишет для меня другой финал.

За окном падает последний лист.

Утро началось с того, что Варвара разбила свои любимые часы – подарок от него.

Стекло треснуло ровно пополам, словно сама судьба подвела черту.

Она подняла осколки, наблюдая, как стрелки замерли на 8:47 – том самом времени, когда он обычно звонил с работы, чтобы сказать, что «задерживается».

– Символично, – прошептала она, выбрасывая осколки в мусорку по пути на работу.

Город просыпался серым и недовольным. Варвара шла к метро, сжимаясь от порывов ветра, который рвал с деревьев жёлтые листья.

Трамвай №3 – тот самый, старый, с потёртыми сиденьями и трещинами на стёклах – подался со скрипом.

– Граждане, соблюдайте тишину! – хрипло бубнил динамик.

Она закрыла глаза, представляя, будто едет не в душном вагоне, а в старинном поезде где-то в Альпах – там, где за окнами сверкают снежные вершины, а не грязные стены промзон.

Трамвай вздрогнул, и Варя открыла глаза, вернувшись из своих мечтаний в суровую реальность.

Так как вид за окном не приносил эстетического удовольствия, Варвара принялась разглядывать рекламу, которой был щедро обклеен вагон трамвая.

Её внимание привлёк плакат с картой достопримечательностей Москвы и надписью «Город, где сбываются мечты!»

Она улыбнулась про себя, снова погружаясь в приятные мечтания, которые, без всякого сожаления, вновь прервал всё тот же хриплый голос динамика, объявив её остановку.

В состоянии, далёком от рабочего, Варвара прибыла на работу.

Офис «Белтекс-Консалт» напоминал старую акварель, которую слишком часто стирали ластиком.

Ковёр, который когда-то был изумрудным, теперь казался болотного цвета, стены – бежевые, но в местах, где прислонялись стулья, проступали серые пятна, экран монитора мерцал синим цветом, делая лица коллег болезненно бледными.